Псевдонимы:
Роман Аренский
Никита Вечер
В. Витовт
Алексей Кириллов
Антон Кирша
Антон Крайний
Л. Зинаида Николаевна
Лев Пущин
Н. Ропшин
Товарищ Герман
Зинаида Николаевна Гиппиус - русская поэтесса, прозаик, критик.
Родилась 8 (20) ноября 1869 года в городе Белев Тульской губернии в семье, которая ведет начало от немца Адольфуса фон Гингста (обосновался в Москве в 16 веке).
В 70-е гг. 19 в. её отец служил товарищем обер-прокурора сената, но вскоре переехал с семьей в Нежин, где получил место председателя суда. После его смерти, в 1881 г., семья переселилась в Москву, а затем в Ялту и Тифлис. Женской гимназии в Нежине не было, и основам наук Гиппиус обучали домашние учителя. В 80-х гг., живя в Ялте и Тифлисе, Гиппиус увлекается русской классикой, особенно Ф. М. Достоевским .
Выйдя замуж за Д. С. Мережковского, летом 1889 г. Гиппиус вместе с мужем переезжает в Петербург, где и начинает литературную деятельность в кружке символистов, который в 90-е гг. складывается вокруг журнала «Северный вестник» (Д. Мережковский , Н. Минский , А. Волынский, Ф. Сологуб) и популяризует идеи Бодлера, Ницше, Метерлинка. В русле настроений и тем, свойственных творчеству участников этого кружка, и под влиянием новой западной поэзии начинают определяться поэтические темы и стиль поэзии Гиппиус.
В печати стихи Гиппиус появились впервые в 1888 г. в «Северном вестнике». Позже для публикации литературно-критических статей она берет псевдоним Антон Крайний.
Основные мотивы ранней поэзии Гиппиус - проклятия скучной реальности и прославление мира фантазии, искание новой нездешней красоты («Мне нужно то, чего нет на свете…»), тоскливое ощущение разобщенности с людьми и в то же время - жажда одиночества. В этих стихах отразились основные мотивы ранней символической поэзии, ее этический и эстетический максимализм. Подлинная поэзия, считала Гиппиус, сводится лишь к «тройной бездонности мира», трем темам - «о человеке, любви и смерти». Поэтесса мечтала о примирении любви и вечности, но единственный путь к этому видела в смерти, которая только и может спасти любовь от всего преходящего. Эти размышления на «вечные темы» определили тональность многих стихов Гиппиус.
В двух первых книгах рассказов - «Новые люди» (1896) и «Зеркала» (1898) - Гиппиус господствовали те же настроения. Основная мысль их - утверждение истинности лишь интуитивного начала жизни, красоты «во всех ее проявлениях» и противоречиях и лжи во имя некоей высокой истины. В рассказах этих книг - явное влияние идей Достоевского, воспринятых в духе декадентского миропонимания.
В идейно-творческом развитии Гиппиус большую роль сыграла первая русская революция, которая обратила ее к вопросам общественности. Они начинают теперь занимать большое место в ее стихах, рассказах, романах.
После революции выходят сборники рассказов «Черное по белому» (1908), «Лунные муравьи» (1912), романы «Чертова кукла» (1911), «Роман-царевич» (1913). Но, говоря о революции, создавая образы революционеров, Гиппиус утверждает, что истинная революция в России возможна лишь в связи с революцией религиозной (точнее - в результате ее). Вне «революции в духе» социальное преображение - миф, вымысел, игра воображения, в которую могут играть лишь неврастеники-индивидуалисты. В этом Гиппиус убеждала читателей, изображая в «Чертовой кукле» русскую послереволюционную действительность.
Встретив враждебно октябрьскую революцию, Гиппиус вместе с Мережковским в 1920 г. эмигрировала. Эмигрантское творчество Гиппиус состоит из стихов, воспоминаний, публицистики. Она выступала с резкими нападками на Советскую Россию, пророчествовала ее скорое падение.
Из эмигрантских изданий наибольший интерес представляет книга стихов «Сияния» (Париж, 1938), воспоминания «Живые лица» (Прага, 1925), очень субъективные и очень личные, отразившие ее тогдашние общественные и политические взгляды, и незаконченная книга воспоминаний о Мережковском (З. Гиппиус-Мережковская «Дмитрий Мережковский», Париж, 1951). Об этой книге даже критик эмигрант Г. Струве сказал, что она требует больших поправок «на пристрастность и даже озлобленность мемуариста».
Умерла 9 сентября 1945 года в Париже; похоронена на русском кладбище в Сент-Женевьев-де Буа под Парижем.
Примечание к биографии:
Фантастическое в творчестве:
Зинаида Гиппиус была ярким представителем литературного течения символизм, отличающийся созданием и использованием системы символов, в которые вкладывался особый мистический смысл. Эта особенность символизма прослеживается во многих стихах З. Гиппиус, особенно ранних. Например, мини-цикл, состоящий из стихотворений «В черту» (1907), «Час победы» (1922), «Равнодушие» (1928), повествует о трёх встречах человека с представителем Тёмных сил.
В прозе нужно отметить несколько произведений:
«Время» (сказка, 1896) - о грустной принцессе Белая Сирень, которая страшилась и ненавидела злого старика по имени Время, сидящего на скале над морем.
«Вымысел (Вечерний рассказ)» (рассказ, 1906) - воспоминания человека по фамилии Политов о странной графине, пишущей странные картины, рядом с которой чувствовалось дыхание смерти.
«Иван Иванович и черт» (рассказ, 1906) - о человеке, который многократно встречался с чертом и знал того в лицо.
«И звери» (сказка-притча, 1909) - об узнавших о Воскресении Христа зверях. Едва выяснилось, что после Воскресения Христа будут воскресать и все люди – звери чрезвычайно огорчились и обиделись. Люди будут воскресать, а про зверей ничего не известно. И стали звери собираться, толковать между собой, спорить и жаловаться.
«Межстранное» (рассказ, 1916) - о войне соседних королевств, которые построили на границе между собой две стены с пустырем посередине, а на пустыре однажды вдруг заметили длинные синие огни.
«Нерожденная Девочка на елке» (рождественская сказка, 1938) - о нерожденной Девочке, которая узнала о том, как весело бывает на елке. И захотелось ей увидеть этот праздник. Тогда Христос взял ее за руку, и они вместе отправились в путь.
Прозаические произведения З. Гиппиус включались в сказочные и мистические антологии.
Неженская поэзия Зинаиды Гиппиус
В представлении большинства из нас женское творчество непременно связано с темой любви. Прекрасная женщина может писать стихи только о своих чувствах к любимому, ведь ее предназначение, цель и средоточие смысла жизни – любовь. Но не такова Зинаида Гиппиус. Ее творчество не вместить в узкие рамки восхищения мужчиной. Она умела любить, как никто другой – 52 года в тесном любовном и творческом союзе с Дмитрием Мережковским доказывают это. Но она умела мыслить, чувствовать и действовать не только как нежная женщина, но как Гражданин. Именно так, с большой буквы, следует писать по отношению к Зинаиде Гиппиус это слово.
В России
В 1869 г. в Тульской губернии родилась девочка Зина, которой предстояло обрести всероссийскую славу и прожить долгую, сложную жизнь.
Родители часто переезжали, вследствие чего Зинаида не получила полноценного образования: она училась то в одной гимназии, то в другой, достаточно бессистемно. Но при этом много читала, размышляла. Первый зафиксированный родственниками литературный опыт – стихотворения, написанные Зиной в 7-летнем возрасте.
Совсем юной девушкой Зинаида знакомится с Дмитрием Мережковским и выходит за него замуж. По ее собственному признанию, они прожили длинную жизнь, не разлучаясь ни на день: так схожи оказались взгляды двух поэтов на творчество и на все серьезные жизненные вопросы.
Зинаида Николаевна писала стихи, участвовала в деятельности литературных кружков. Вместе с супругом и поэтом Философовым редактировала журнал «Новый путь». Постепенно меняется ее собственный стиль: уходит влияние , которое поначалу довлело над ней, и формируется свой неповторимый стиль. Стихи ее – лаконичные, ясные, лишенные украшательства и слащавости, порой присущих «дамской» поэзии, абсолютно искренние и правдивые – быстро привлекли внимание тогдашних обитателей литературного Олимпа. Зинаида Гиппиус примкнула к представителям символизма.
Но не только литературные изыскания были предметом ее интересов. Она часто задумывалась о судьбе России, русской интеллигенции. Интеллигенция находится на грани гибели, идет распад важнейших духовных ценностей, считала Гиппиус. Вместе с мужем, литераторами Философовым и Розановым она попыталась объединить мыслящую интеллигенцию на философских собраниях, где шло обсуждение будущего и роли, которую в нем будут играть творческие люди.
Зинаида Гиппиус и революции
А будущее России в том виде, каким оно рисовалось творческому союзу Гиппиус-Мережковский, выглядело печально. В 1905 году, не предвидя изменений к лучшему, Мережковские эмигрируют за границу. Там они живут 3 года, но в 1908 возвращаются на Родину. Русь не отпускает душу, заставляет ее томиться.
Почти 10 лет Зинаида Гиппиус продолжает активно писать, продолжает поиски Бога (она считала, что религия в современном состоянии утратила первоначальное значение, многие ее понятия искажены, требуется переосмысление ее постулатов и возвращение к духовности). 1917 год приносит сразу 2 сильных потрясения: Февральскую и Октябрьскую революции. Если первая была принята четой Мережковских с восторгом и надеждами – кажется, свобода, счастье, ничем не ограниченный полет мысли – все это будет, осталось сделать шаг, то вторая вызвала резкое отторжение. «Мы потеряли все святое, и стыд души, и честь земли…» - это стихотворение Зинаида Гиппиус написала в 1917-м. Свобода, совесть, правда, духовность – все это потеряно русским человеком. Такие мысли легко читаются между строк Гиппиус этого периода. Ей казалось: конец близок. Даже свой сборник, куда вошли стихи 1914-1918 гг., она назвала «Последние стихи».
В 1919 году Мережковские эмигрируют, чтобы больше не вернуться в Россию. «Тяжелый холод» ощущают они, но возвращаться на поруганную Родину не хотят. Основывают литературное общество «Зеленая лампа», однако никакая деятельность не дает им ощущения полноты и удовлетворения жизнью.
Из двух зол – свобода без России или Россия без свободы – Зинаида Гиппиус выбрала первое. Но этот выбор дался ей нелегко. Да, в эмиграции она была вольна думать и действовать, как хотела. Она состоялась как поэт, состоялась как нежная и верная жена, она была худеньким и хрупким, но очень стойким Гражданином мира. Но была ли она счастлива? Об этом лучше любых исследований расскажут ее стихотворения. Давайте читать?
В очерке о Зинаиде Гиппиус, включенном в книгу «Одиночество и свобода», которая вышла в 1955 году в Нью-Йорке, Георгий Адамович писал: «Как часто случается даже с самыми опытными писателями, Гиппиус не замечала у себя того, что за чужой подписью заставило бы ее усмехнуться или поморщиться. Исключением из общего правила она в этом смысле не была… Но человеком была все-таки исключительным, хотя и нелегко объяснить, в чем
именно. В небесной мастерской своей Господь Бог как будто удостоил ее «ручной выделки», выпуская огромное большинство людей пачками и сериями, без особых индивидуальных различий».
От себя добавим: нам кажется, что Адамович все же ошибался, отделяя в Гиппиус «человеческое» от «литературного». На наш взгляд, это в З.Н. составляло единое целое. Литература для нее была жизнью, жизнь – литературой.
«Гетры» Есенина
Рассказывали, что, когда в салон Мережковских привели Сергея Есенина – новую восходящую звезду в Северной столице, Гиппиус, холодная и непроницаемая, затянутая во что-то черное, вышла навстречу поэту, поднесла свой лорнет (с которым почти никогда не расставалась) к глазам и, вглядевшись в облик гостя, бесстрастно спросила: «Это что у вас за гетры такие?»
Была зима, было холодно, но рязанский самородок, прослышавший о чудачествах хозяйки дома, явился знакомиться в валенках не только из-за морозов, но и для «эпатажу». «Эпатажу» не вышло…
Она сама любила фраппировать, эпатировать и лорнировать, рассматривать окружающих через микроскоп, будь то в жизни или в литературе. Что, впрочем, для нее было одним и тем же. Поэтому большинство знакомых ее не любило, меньшинство, отдавая дань уму и таланту, побаивалось. Дружили немногие. И сохраняли верность, как, например, Савинков или Злобин, до конца жизни. Своей или ее.
После ранней смерти отца у Зинаиды обнаружили подозрение на туберкулез. Из Москвы переехали в Ялту, из Ялты – в Тифлис. В Ялте гуляли по набережной, дышали целебным воздухом, принимали морские ванны. В горбатом Тифлисе несло запахом кофе из многочисленных кофеен, город был по-восточному экзотичен, в нем жили грузины, русские, армяне, евреи.
В ней рано проявились литературные наклонности, она пыталась писать стихи, вела дневник. Она полюбила живопись, увлеклась музыкой и… верховой ездой. Лошади попадались строптивые, но она быстро научилась справляться с ними.
В Боржоми все пили воду, а вечерами ходили танцевать в ротонду. Зинаида расцвела, налилась статью и, высокая, золотоволосая, с зелеными, излучающими изумрудный блеск глазами, пользовалась успехом у молодых людей. Там же, в Боржоми, она и познакомилась с молодым литератором Дмитрием Мережковским, который привлек ее внимание своей серьезностью, эрудированностью и умением говорить «интересно – об интересном». Симпатия была взаимной, знакомство имело последствия, и летом 1888 года произошло объяснение.
Зерно и почва
В ротонде танцевали, было душно, тесно, все толкали друг друга. Они выбрались из круга танцующих и ушли в ночь – светлую, прохладную. Был разговор, даже не объяснение и не предложение, причем оба, как вспоминала позже Зинаида Николаевна, разговаривали так, как будто давно было решено, что они женятся, и что это будет хорошо.
И это действительно было хорошо – Мережковские прожили вместе 52 года и ни разу со дня венчания, состоявшегося 8 января 1899 года в тифлисской церкви Михаила Архангела, не расставались. Невесте минуло 19 лет, жениху было 23 года.
Так началась жизнь вдвоем: семейная совместимая и литературная несовместная – прожив все эти годы, бок о бок, ни разу они не написали ничего вместе. Идеи – да, часто вырабатывали вдвоем, но случалось ей и опережать в чем-то Дмитрия Сергеевича. Она бросала зерна в унавоженную почву, он наращивал плоть, бережно выращивал, оттачивал, придавал форму.
Взгляд со стороны
Многих современников этот брачно-литературный союз приводил в удивление. Родственница Валерия Брюсова Бронислава Погорелова через десять лет после смерти З.Н. и более полувека после запечатлевшейся на всю жизнь встречи писала: «Вспоминается один из приездов в Москву Мережковских… Цель этого прибытия уже заранее была известна. Дмитрий Сергеевич Мережковский совместно с Г.Чулковым намеревался издавать религиозно-революционный журнал «Новый Путь», и на это ему были нужны 40 000 рублей. Целый день супруги Мережковские разъезжали по Москве. Встречи, деловые свидания, очень умные, мистически-пророческие разговоры с рядом влиятельных, могучих москвичей.
Заодно чета Мережковских посетила Донской монастырь, где Дмитрий Сергеевич принял участие в каком-то диспуте, на котором выступали ученые-богословы (злые языки утверждали, что и там Мережковские – тщетно, правда, – но пытались получить нужные деньги).
Странное впечатление производила эта пара: внешне они поразительно не подходили друг другу. Он – маленького роста, с узкой впалой грудью, в допотопном сюртуке. Черные, глубоко посаженные глаза горели тревожным огнем библейского пророка. Это сходство подчеркивалось вольно растущей бородой и тем легким взвизгиванием, с которым переливались слова, когда Д.С. раздражался. Держался он с некоторым чувством превосходства и сыпал то цитатами из Библии, то из языческих философов.
А рядом с ним Зинаида Николаевна Гиппиус. Соблазнительная, нарядная, особенная. Она казалась высокой из-за чрезмерной худобы. Но загадочно-красивое лицо не носило никаких следов болезни. Пышные темно-золотистые волосы спускались на нежно-белый лоб и оттеняли глубину удлиненных глаз, в которых светился внимательный ум. Умело яркий грим. Головокружительный аромат сильных, очень приятных духов.
При всей целомудренности фигуры, напоминавшей скорее юношу, переодетого дамой, лицо З.Н. дышало каким-то грешным всепониманием. Держалась она как признанная красавица, к тому же – поэтесса. От людей, близко стоявших к Мережковским, не раз приходилось слышать, что заботами о семейном благоденствии (то есть об авансах и гонорарах) ведала почти исключительно З.Н. и что в этой области ею достигались невероятные успехи.
Взгляд изнутри
Это взгляд со стороны. А вот взгляд изнутри – самой Гиппиус: «Мы с Д.С. так же разнились по натуре, как различны были наши биографии до начала нашей совместной жизни. Ничего не было более различного, и внешне, и внутренне, как детство и первая юность его – и моя. Правда, была и схожесть, единственная – но важная: отношение к матери. Хотя даже тут полной одинаковости не было». Но: «…разница наших натур была не такого рода, при каком они друг друга уничтожают, а, напротив, могут и находят между собою известную гармонию. Мы оба это знали, но не любили разбираться во взаимной психологии».
Что касается религиозной идеи, то всю жизнь они прожили той, что пришла ей в лето Господне 1905 года и сделалась idee fixe. Это была идея о «тройственном устройстве мира». Как всегда, она поделилась ею с мужем. Он «преобразил ее в самой глубине сердца и ума, сделав из нее религиозную идею всей своей жизни и веры – ИДЕЮ ТРОИЦЫ, ПРИШЕСТВИЯ ДУХА И ТРЕТЬЕГО ЦАРСТВА ИЛИ ЗАВЕТА».
Они были как сообщающиеся сосуды, «плюс» на «минус» в жизни дал «плюс», и поэтому и сумели прожить вместе такую долгую и такую непростую жизнь.
Надсон в юбке и поэт Гиппиус
Профессиональная литературная жизнь Зинаиды Гиппиус началась незадолго до свадьбы, когда в 12-й книжке журнала «Северный вестник» за 1888 год появилась первая поэтическая публикация – два стихотворения, подписанные инициалами З.Г. Но это был еще «не поэт – Зинаида Гиппиус», это был «Надсон в юбке». Вообще вся ранняя поэзия З.Г. окрашена в тона, характерные для «поколения уставших» – поколения 1880-х годов, разочарованного в жизни, меланхолически скорбящего, пессимистически настроенного. И, конечно, здесь не могло не обойтись без весьма распространенных в литературе того времени мотивов – сомнений в собственных силах, томлении по смерти (а у Гиппиус на все это накладывался собственный отпечаток – следы недавней болезни):
Мой друг, меня сомненья не тревожат. Я смерти близость чувствовал давно. В могиле, там, куда меня положат, Я знаю, сыро, душно и темно.
Покоя жду… Душа моя устала Зовет к себе меня природа-мать… И так легко, и тяжесть жизни спала… О милый друг, отрадно умирать!
Название стихотворения – «Отрада». Написано оно в 1889 году. От мужского лица (к этому приему Гиппиус будет прибегать и в дальнейшем, и не только в стихах). Ей было всего лишь 20 лет. Она проживет еще 56. Но это так заманчиво для поэта – в молодости писать о смерти…
Однако поэзия и жизнь (в гетевском понимании – Dichtung und Wahrhait) – все же две разные вещи, и жизнь продолжалась, как продолжалась и поэзия, как писались и проза, и литературно-критические статьи.
Это хорошо поймет и почувствует Иннокентий Анненский, тончайший лирик и проницательный критик. Разбирая ее стихи, он напишет: «Для З.Гиппиус в лирике есть только безмерное Я, не ее Я, конечно, не Ego вовсе. Оно – и мир, оно – и Бог; в нем и только в нем ужас фатального дуализма; в нем – и все оправдание, и все проклятие нашей осужденной мысли; в нем – и вся красота лиризма З.Гиппиус». Далее Анненский цитировал ее стихотворение:
Я в себе, от себя, не боюсь ничего, Ни забвенья, ни страсти. Не боюсь ни унынья, ни сна моего, Ибо все в моей власти. Не боюсь ничего и в других – от других, К ним нейду за наградой. Ибо в людях люблю не себя, и от них Ничего мне не надо. О, Господь мой и Бог, пожалей, успокой, Мы так слабы и наги. Дай мне сил перед ней, чистоты пред Тобой, И пред жизнью – отваги.
И приходил к окончательному выводу: «Среди всех типов нашего лиризма я не знаю более смелого, даже дерзкого, чем у З.Гиппиус. Но ее мысли, чувства до того серьезны, лирические отражения ее так безусловно верны, и так чужда ей эта разъедающая и тлетворная ирония нашей старой души, что мужская личина этой замечательной лирики (З.Н.Гиппиус пишет про себя в стихах не иначе как в мужском роде) едва ли когда-нибудь обманула хоть одного влиятельного читателя».
Другими словами, речь шла о «вселенной» поэта Гиппиус, которую не спутаешь ни с чьей другой. Она прорывалась в стихах к самой себе, к такой, какою была. Это могло кому-то нравиться, кому-то не нравиться, но это было. Поэтому Анненский увидел «фатальный дуализм», а Роман Гуль – «страшное двойное лицо». И «раздвоенность». И даже больше того – «двоедушие». А Корней Чуковский – «манию противоречия». Гиппиус отвечать своим зоилам не хотела, но в стихотворении «Напрасно» (1913), написанном совершенно о другом и по другому поводу, получилось, что ответила: «Будь верен сердцу своему, Храни его ключи». «Антон Крайний»
Как поэт оригинальный, с собственным голосом Зинаида Гиппиус оформится в первое десятилетие нового, ХХ столетия, когда религиозно-мистические искания обретут поэтическую форму, когда напряженное духовное существование между двумя полярными полюсами – то, что ее мучило и не находило ответа, она сумеет передать в слове: «Мне близок Бог – но не могу молиться. Хочу любви – и не могу любить». Когда «Я» выйдет за рамки личности и станет и миром, и Богом (и миром, и Богом – в себе).
Но ее литературному дару было узко в каких-то одних жанрово-заданных рамках. Поэтому – и стихи, и проза. Поэтому – и публицистика, и литературно-критические статьи.
В статьях, которые составили «Литературный дневник», увидевший свет в 1908 году, она была не скована никакими ограничениями. В них она могла говорить с читателем напрямую и не сдерживать свой клокочущий темперамент. Поэтому и псевдоним «Антон Крайний», ибо середина – всегда скука и пошлость и «не выносит ничего, кроме себя».
Однако Гиппиус не только критиковала, полемизировала, ниспровергала, но и утверждала – свое, заветное, выношенное, то, во что верила, чем жила, что думала о том или ином предмете. А думала она, прежде всего, о главном – о Боге и о путях, ведущих к нему, о Жизни и Смерти, о вере и безверии, о ненависти и любви, и о том, что, несмотря ни на что, человек живет потому, что можно жить, потому что «человеческое в человеке живуче».
Борьба с «чертом»
И еще одна важная для Гиппиус мысль прозвучала на страницах ее «Литературного дневника»: «Черт говорит: «должно быть, как есть». Мы говорим: должно быть, как должно быть». И только если мы так говорим, – и может что-нибудь действительно быть. Потому что черт и тут обманывает нас, лживо воплощая в слова свои мысли; истинное же значение слов «все должно быть, как есть» – «все должно не быть, потому что ничего нет».
О, она хорошо знала, о чем говорила. Она давно боролась с «чертом» в своей душе, отсюда – когда «черт» побеждал – и двойственность ее натуры, характера, которую улавливали проницательные современники, отмечая в ней «демоническое» начало. Но она же и мучительно пробивалась к Богу, ища его на путях Любви, о чем и писала в одном из писем к Философову в июле 1905 года: «Я ищу Бога-Любви, ведь это и есть Путь, и Истина, и Жизнь. От него, в Нем, к Нему – тут начинается и кончается все мое понимание выхода, избавления».
Тройственный союз
В начале века образовался так называемый «тройственный союз», в который входили она, Мережковский и ближайший сотрудник «Нового пути», критик, публицист Дмитрий Философов. Идея «тройственного устроения мира», должному прийти на смену традиционному христианскому мироустройству, усердно разрабатываемая Д.М. и З.Н., на бытовом житейском уровне приняла форму совместного проживания с близким духовно и интеллектуально Философовым. Конечно, это был очередной эпатаж, вызов Мережковских обществу.
Жизнь втроем – общество полнилось слухами, гадало: настоящая – ненастоящая? А тут еще подоспело письмо из Парижа, куда троица уехала в феврале 1906 года. Язвительная Зинаида писала Брюсову, что они радуются новому оригинальному хозяйству (квартира в Париже была дорогой и огромной), что мебели в ней всего 3 постели, что кресел (соломенных) тоже 3 и что вообще это «новый способ троебрачности». Но как было на самом деле – кто знает… Известно только – из писем Философова к Гиппиус, – что влюблен он в нее никогда не был, о чувственности не шло и речи, если что и испытывал, то только дружественный настрой. Однако подозревал, что З.Н. в него была влюблена. Тем не менее «союз» длился несколько десятилетий, после чего распался…
Сильфида
Помните: 1913 год, «Будь верен сердцу своему, Храни его ключи». И была верна, и хранила, и редко кого туда пускала. Любила всю жизнь одного Дмитрия Сергеевича, но бывали и влюбленности. В поэта Минского или, скажем, в известного и влиятельного в свое время литературного критика Акима Волынского. 27 февраля 1895 года она писала ему: «…Я смешала свою душу с Вашей, и похвалы, и хулы Вам действуют на меня, как обращенные ко мне самой. Я не заметила, как все переменилось…»
Они были уже несколько лет знакомы «литературно», теперь роман перетекал в другое русло и развивался быстро и стремительно. Уже 1 марта неприступная Зинаида признается: «Вы мне необходимы, Вы – часть меня, от Вас я вся завишу, каждый кусочек моего тела и вся моя душа…» Все закончилось в октябре – когда она из завоевателя превратилась в завоевавшую, когда она поняла, что он не способен испытывать то, что она называла «чудесами любви», когда он уступил ей во всем…
Она была из тех женщин, что не любят, когда им уступают. Тем более – во всем. Он этого не понял… и уступил. Увлечение прошло, зависимость исчезла. Когда это произошло, он перестал ей быть интересен – сделался антиэстетичным. Что ж, она могла прекратить отношения и по этой причине, и не только с человеком, но и с властью, как это произойдет в 1917 году.
После революции Волынский в своем очерке «Сильфида» запечатлеет не только ее облик, но и характер – попытается проникнуть внутрь души той, которую любил. Он вспоминал: «Это была женственность существенно девического характера, с капризами и слезами, со смехом и шаловливой игрой, с внезапными охлаждениями. Кокетливость достигала в ней высоких ступеней художественности… Культ красоты никогда не покидал ее ни в идеях, ни в жизни…»
Через 50 лет, почти через жизнь, З.Г. ответит: «Это был маленький еврей, остроносый и бритый, с длинными складками на щеках, говоривший с сильным акцентом и очень самоуверенный…»
Все давным-давно сгорело, выгорело, перегорело. Остались зола, пепел…
Свобода и одиночество
Зинаида Николаевна всегда стремилась быть свободной – и внешне, и внутренне. Презирала условности, старалась быть не в быту – над бытом. Поэтому всегда, несмотря на совместную жизнь с мужем, была одинока (внутренне), ибо свобода и одиночество – две вещи нераздельные. Поэтому на виду и вела себя подобающим образом, вызывая восхищение одних и неодобрение других.
Она любила одеваться в мужское, как Жанна д’Арк или Надежда Дурова. В стихах, статьях говорила о себе в мужском роде, подписывалась мужскими псевдонимами «Антон Крайний», «Лев Пущин», «Товарищ Герман». Многих это раздражало, некоторых пугало, третьих отталкивало. А она, не обращая внимания ни на первых, ни на вторых, ни на третьих (кроме Дмитрия Сергеевича – он всегда и во всем оставался единственным авторитетом, к голосу которого она прислушивалась), была единственно такой, какой могла быть: внешне – спокойной и женственной, привлекающей внимание мужчин и женщин, внутренне – мятущейся, увлекающейся мистикой «пола», решающей вопросы «метафизики любви», размышляющей о Христе, Церкви, живущей в современности и современностью – для будущего.
Хам грянул
Она жила литературой, религиозными исканиями, Дмитрием Сергеевичем Мережковским. И Россией, которую (без надрыва) любила. Но ту, которая была, а не ту, которая стала. Революция 1905 года уже была не ее. Октябрьский переворот 17-го – тем более. «Грядущий хам», о пришествии которого предупреждал ее муж, грянул, причем не только полез из всех российских щелей – он пришел к власти. И уничтожил все, чему она поклонялась. Все перевернулось: бытие, быт, старая жизнь с ее поисками добра, гармонии, идеала. «Добро» пришло в кожаной куртке с наганом и ордером на обыск.
К «гармонии» приводила пуля в чекистском подвале. «Идеалом» стали кровь, насилие, единомыслие.
Когда-то (в 1904) в стихотворении «Все кругом» она писала:
Страшное, грубое, липкое, грязное, Жестко-тупое, всегда безобразное, Медленно рвущее, мелко-нечестное, Скользкое, стыдное, низкое, тесное, Явно довольное, тайно-блудливое, Плоско-смешное и тошно-трусливое, Вязко, болотно и тинно застойное, Жизни и смерти равно недостойное, Рабское, хамское, гнойное, черное, Изредка серое, в сером упорное, Вечно лежачее, дьявольски косное, Глупое, сохлое, сонное, злостное, Трупно-холодное, жалко-ничтожное, Непереносное, ложное, ложное! Но жалоб не надо; что радости в плаче? Мы знаем, мы знаем, все будет иначе.
Она ошиблась. Иначе не стало – стихи удивительно ложились на новую большевистскую действительность. Более того, действительность была пострашнее стихов. Русская воля – всегда хаос и анархия. Русский бунт беспощаден и бессмыслен, Пушкин, как всегда, был прав. Большевики сняли все табу, разбудили самые темные, дремлющие в человеке инстинкты.
Она в отличие от Блока не услышала «ни музыки революции», ни музыки в революции. Кроме того, она никогда не была «хористкой» – не пела ни «в хоре», ни «с хором». Она всегда была – голосом из хора, голосом вне хора, отличным от других, поэтому всегда слышимым, поэтому явственно различаемым на фоне других. Она была индивидуальностью, и ей было не по пути с массой. И все, что творилось в послеоктябрьской жизни (не жизни – хаосе) – ей было не по нутру.
И поэтому она не хотела быть с теми, кто умертвил февральскую Россию. Не говоря уже – заодно. Вопрос: со свободой, но без России был решен в пользу свободы – они начали готовиться к отъезду. Туда, где не было большевиков. Туда, где не ограничивали свободу думать, свободу говорить, свободу писать. Туда, где у них была своя квартира. Мережковские тайно собирались в Париж.
«…билет возвращаю»
Они уезжали не столько от голода, холода, вонючих мерзлых селедок и общественных работ – они уезжали от несвободы, они уезжали от брезгливости, от невозможности эстетически сосуществовать с новой властью. Они покидали «царство Антихриста», царство тотальной лжи и тотального террора. Им не нужен был обещанный большевиками «рай», обернувшийся адом – свой билет они отдавали его устроителям. У З.Н. все эти настроения переплавились в стихи:
Не только молока иль шоколада, Не только воблы, соли и конфет – Мне даже и огня не очень надо: Три пары досок обещал комбед. Меня ничем не запугать: знакома Мне конская багровая нога, И хлебная иглистая солома, И мерзлая картофельная мга. Но есть продукт… Без этого продукта В раю земном я не могу прожить. Искал его по всем нарводпродвучам, Искал вблизи, смотрел издалека, Бесстрашно лазил по окопным кручам, Заглядывал и в самую чека, Ее ж, смотри, не очень беспокой-ка: Я только спрашивал… и все ревтройка. Неугомонный поднимала рев. И я ходил, ходил в петрокомпроды, Хвостился днями у крыльца в райком… Но и восьмушки не нашел – свободы Из райских учреждений ни в одном. Не выжить мне, я чувствую, я знаю, Без пищи человеческой в раю: Все карточки от Рая открепляю И в нарпродком с почтеньем отдаю.
Стихотворение называлось «Рай». Ему был предпослан эпиграф из Достоевского – фраза Ивана Карамазова «…почтительнейше билет возвращаю…». За словом у Гиппиус следовал поступок – как и классический герой, она возвращала свой билет. В декабре 1919 года Мережковские и Философов, и Злобин, бывший ее литературным секретарем с 1916 года, выехали из Петрограда в Гомель – в январе 1920-го нелегально перешли границу.
С Совдепией было покончено, но с собой они уносили свою Россию. В той, другой России, которую они оставили (понимали, что навсегда), оставались Брюсов, Блок, Чуковский. Кто-то пошел на сотрудничество с новой властью, новым режимом, кто-то приспособился к совместному сосуществованию. Кто-то (Ходасевич, Ремизов, Тэффи), как и они, покинули родину. Кого-то (в основном, философов Бердяева, Шестова и др.) большевики бесцеремонно посадили на пароход и выслали из страны. Хорошо хоть не поставили к стенке.
В Варшаве, Берлине, Париже возникли островки русской эмиграции. Мережковские до своего отъезда во Францию (в ноябре того же 20-го года) обосновались в Польше. И активно занялись антибольшевистской деятельностью. Темперамент Зинаиды Николаевны требовал общественного выхода. Они основали газету «Свобода», печатали политические статьи, направленные против советской власти, читали лекции о положении дел в Советской России, как (чем) могли подрывали престиж первого социалистического государства. Она была остроумна и зла и высмеивала своих идейных врагов, не щадя никого.
Другие берега
В Париже их литературная и общественная деятельность продолжилась – они не собирались сидеть, сложа руки. Вокруг Мережковских всегда собирались люди. Так было в Петербурге, так продолжилось и в Париже – и здесь они стали одним из сосредоточений русской интеллектуальной жизни. По воскресеньям в их квартире, в доме 11-бис на улице Колонель Бонне, расположенном в фешенебельном квартале Пасси, собирались писатели и журналисты, философы и издатели русских газет и журналов. Говорили о литературе, спорили на политические темы, обсуждали положение в России и мире.
Но вскоре эти воскресные посиделки показались Мережковским недостаточными, и в феврале 1927 года они создали общество «Зеленая лампа». Как писал один из участников этого общества Ю.Терапиано, это было их «вторым предприятием», рассчитанным на более широкие круги русских, обосновавшихся в Париже: «Мережковские решили создать нечто вроде «инкубатора идей», род тайного общества, где все были бы между собой в заговоре в отношении важнейших вопросов «воскресений» и постепенно развить внешний круг «воскресений» – публичные собеседования, чтобы перебросить мост для распространения «заговора» в широкие эмигрантские круги. Вот почему с умыслом было выбрано само название «Зеленая лампа», вызывающее воспоминание петербуржского кружка, собиравшегося у Всеволожского в начале XIX века».
Цвет «русского Парижа» можно было увидеть на этих ставших традиционными встречах. К Мережковским приходили «мэтры» Бунин и Ремизов и молодые поэты, критики, публицисты Фельзен и Ю.Мандельштам, философы Бердяев и Федотов и журналисты Бунаков-Фондаминский и Руднев. Общество просуществовало до 1939 года.
Дмитрию Сергеевичу останется жить чуть больше года, Зинаиде Николаевне – пять лет.
Но что это были за годы. Многие русские успели (кто куда) выехать из Франции. Мережковские остались. З.Н. записывает в дневник: «Я едва живу от тяжести происходящего. Париж, занятый немцами… неужели я это пишу». Через две недели гитлеровцы уже были в Биарицце. «О, какой кошмар! – восклицает она. – Покрытые черной копотью, выскочили из ада в неистовом количестве с грохотом, в таких же черных, закоптелых машинах… Почти нельзя вынести». Но они вынесли и это. Как и сумели пережить в августе смерть Философова.
Но беды продолжали валиться одна за другой. Они боролись с навалившейся старостью, с болезнями – возникли перебои с лекарствами, с голодом – порою вся еда их состояла из кофе и черствого хлеба, с холодом – не было угля, чтобы согреть дом, с безденежьем – французские издатели с приходом немцев перестали платить, о заграничных – не заходило и речи. Вспоминался Петроград 17-го года. В Париже - 40 – было хуже. Что оставалось? Друзья, которые помогали, чем могли. Работа, которая спасала от уныния.
…Дмитрий Сергеевич Мережковский ушел из жизни 7 декабря 1941 года. Он редко болел, продолжал много писать и умер внезапно. А она все время боялась за Д.С. – и добоялась.
Дант в аду
После смерти мужа она замкнулась в себе, свидетельствует верный Владимир Злобин (остававшийся с нею до ее последнего часа), и даже помышляла о самоубийстве – только «остаток религиозности» удерживал ее от самовольного ухода. Но – «жить мне нечем и не для чего», записывает она в дневник. И все же она нашла в себе силы и продолжала жить.
Утраты продолжались – в ноябре 1942 года не стало сестры Аси. В дневнике появляется запись: «С того дня в ноябре, когда умерла Ася, я каждый час чувствую себя все более оторванной от плоти мира (от матери)».
Зинаида Николаевна пережила мужа на пять лет, успев начать книгу о нем («Дмитрий Мережковский»), но не успев ее закончить. Когда она начинала работу, она понимала, что его уход (как, впрочем, и ее самой) не за горами. Поэтому надо было спешить. После смерти Д. С-ча она могла воскресить его только в слове. Это единственное, что у нее осталось. Но она не успела.
«На З.Н. в церкви на отпевании (Мережковского. – Г.Е.) было страшно смотреть: белая, мертвая, с подгибающимися ногами. Рядом с ней стоял Злобин, широкий, сильный. Он поддерживал ее», – вспоминала Нина Берберова. После его смерти она словно закаменела.
В сентябре 1943-го на русском кладбище в Сен-Женьев-де-Буа открывали памятник Д.С.Мережковскому. За эти несколько лет Зинаида Николаевна превратилась совсем в старуху, черты лица ее обострились, кожа стала сухой и прозрачной. Ей помогали жить стихи.
Стихи она начала сочинять в семилетнем возрасте. В первом она писала:
Давно печали я не знаю И слез давно уже не лью. Я никому не помогаю, Да никого и не люблю. Людей любить – сам будешь в горе. Всем не поможешь все равно. Мир что большое сине море, И я забыл о нем давно.
В последнем:
Я на единой мысли сужен, Смотрю в сверкающую тьму, И мне давно никто не нужен, Как я не нужен никому.
Она прошла «чистилище» и все отпущенные ей жизнью круги «рая» и «ада». И осталась Гиппиус, все с тем же мужским «Я», со своим отношением к людям, к миру.
В последнее время она работала над поэмой «Последний круг (И новый Дант в аду)». Ее личная «божественная комедия» подходила к концу – в поэме она подводила ее итоги.
«Незадолго до смерти у нее вырывается крик: «Но мне все равно теперь. Я только и хочу – уйти; уйти, не видеть, не слышать, забыть…» Свидетелем был Владимир Злобин, остававшийся с нею до ее последнего часа.
Она умерла сухой парижской осенью 9 сентября 1945 года и была похоронена на русском кладбище, где покоилось тело ее мужа, с которым она прожила такую долгую жизнь, и без которого все в ее жизни стало терять свой смысл.
В громадном доме на углу Литейного и Пантелеймоновской собирался на заре двадцатого века весь цвет русской интеллигенции. На собраниях религиозно-философского общества спорили, кричали, читали поэмы и пьесы, высказывали свои идеи о переустройстве мира. В центре внимания всегда была хозяйка: высокая, худощавая, золотоволосая, с диадемой на белом лбу, неизменно одетая в костюм пажа, позволяющий любоваться красивыми длинными ногами. Зинаида надменно и бесцеремонно «лорнетировала» пришедших в дом писателей и поэтов, говорила остроумные колкости и безжалостно вышучивала все, что казалось святым. В ее присутствии все блекло и меркло; она словно нарочно выставляла себя напоказ, стараясь задеть самые чувствительные струны в душах людей. Ее литературные фельетоны, подписанные мужским псевдонимом «Антон Крайний» вызывали то негодование, то преклонение перед остротой ее взгляда и безжалостностью рассудка. Она специально провоцировала конфликты и стремилась создать неловкие положения; юного поэта Сережу Есенина она приняла холодно и надменно. Подвела к двум мужчинам и представила, как своих двух – одновременных! – мужей. Певец деревни хитро, по-мужицки, смолчал и виду не подал, что сконфужен: он нутром угадал, что за позой и бесцеремонностью скрывается несчастная и страдающая женщина, умная, тонкая и страшно одинокая. Догадался о ранимой Зинаидиной душе и Андрей Белый, предварительно описав негодницу в самых отталкивающих красках. А потом, потом посвятил ей самые теплые страницы своих воспоминаний. Но таких – понимающих – было немного, она умело носила маску Снежной Королевы. И много спустя у ее гроба будут раздаваться «остроумные» реплики, что надо бы проверить, точно ли умерла эта чертовка, потыкать палкой труп – а вдруг оживет змея?
Надменность и вечный, так раздражавший всех лорнет; на самом деле – сильнейшая близорукость, от которой к старости глаза Зинаиды Гиппиус станут совершенно косыми. Гордая посадка головы, резкий смех, беспощадные реплики – за ними ранимость, желание и готовность помочь, презрение к условностям, верность. Верность – но ведь так много говорили о ее романах, увлечениях, любовниках. Да и два мужа одновременно! На самом деле все было очень сложно и больно. Зинаида родилась в городке Белев, потом ее семья переехала на Украину, потом оказалась в Петербурге, где поступила в гимназию. Блестящий ум и отличные способности не принесли девочке счастья; врачи с тревогой обнаружили у нее быстро прогрессирующий туберкулез. Решено было ехать на юг, чтобы поправить зиночкино здоровье. Девятнадцатилетней она познакомилась на курорте Боржом с Дмитрием Мережковским, образованным и умным молодым литератором. Произошла, казалось бы, именно та романтическая встреча, о которой мечтают юные девушки во все времена; их безумно потянуло друг к другу. «Оба вдруг стали разговаривать так, как будто уже все решено, что мы женимся, и что это будет хорошо», - записала она в дневнике 22 июля 1888 года. Через полгода состоялось венчание, после которого она не разлучалась с мужем ни на один день. Они прожили бок о бок 52 года! А за эти годы рушились империи, гибли цари, пожары революции и войн охватывали половину земного шара. Они же шли вместе, и это была ее заслуга.
Приходившие в их салон представители богемы и интеллигенции видели Мережковского: «маленького роста, с узкой впалой грудью, в допотопном сюртуке». Сверкали его черные глаза библейского пророка, дыбилась вольно растущая борода. Он все говорил и говорил, взвизгивая при волнении. А рядом со своей неизменной лорнеткой стояла она, «загадочно красивая» Зинаида, «ласковая змея», как она сама назвала себя в одном из стихотворений. На картине художника Бакста молодая, чуть изломанная женщина с пышными золотистыми волосами источает тайну, полузакрытыми глазами глядя куда-то вдаль. Загадочность скрывала трагедию; недаром ходила по Петербургу обидная эпиграмма, сочиненная кем-то для уязвления Мережковского: «Покарала тебя Афродита, послав жену-гермафродита». Все, что связано с полом и сексом, не существовало для Зинаиды. Все ее многочисленные романы завершались всего лишь поцелуями, которые она считала высшим выражением страсти; кроме этих поцелуев – ничего. Ее мужские костюмы, псевдонимы и повадки были выражением самой настоящей бесполости, на которую она была обречена богинями судьбы – суровыми мойрами. Вся любовь к мужу существовала в ее холодном и остром рассудке, в трепетном и ранимом сердце, а больше – нигде. Но об этом никто не знал; поэтому петербуржское интеллектуальное общество было шокировано, когда в доме Гиппиус и Мережковского появился еще один член семьи – Дима, Дмитрий Философов, известный своими гомосексуальными взглядами. На положении второго мужа Зинаиды Философов жил в просторной квартире, вызывая толки и слухи, прямое негодование и злобу. «Тройственный союз» был основан на духовной любви, замешан на философии и искусстве, однако во времена «декаданса» и всеобщего бравирования безнравственностью воспринимался вполне однозначно: разврат богемы. Мягкий, безвольный интеллектуал Философов был дорог пылкому стороннику однополой любви Дягилеву, который как-то просто похитил свое сокровище, вырвал его из «тройственного союза» и увез за границу. Гиппиус и Мережковский отправились вслед и – сами похитили вяло сопротивлявшегося Философова, вернули его в семью, такую странную и необычную. Дягилев рвал и метал, осыпая гарпию и ее мужа страшными проклятиями и оскорблениями; Зинаида была холодна, отстранена, ей были безразличны угрозы и нападки. Она жила как бы вне общества, вне его законов, интересуясь только высшей жизнью духа, которая и есть – искусство. Привлеченные ее красотой, поклонники радостно предвкушали сближение, надеялись на роман с загадочной и прекрасной Зинаидой; тем горше было их разочарование, когда роман происходил – это были горячие и романтические поцелуи, один, два. И только. Разгоряченные, заманенные, затуманенные и оболваненные, неудавшиеся любовники сочиняли про Гиппиус чудовищные сплетни и распускали отвратительные слухи. Ей, казалось, было все равно.
Грянула революция, все смешалось в старой России. Гиппиус возненавидела новую власть, чернь, разрушившую ее мир, погубившую культуру и искусство. Она возненавидела и Блока, пытавшегося объяснить ей происходящее, примирить ее с неизбежным. Она надеялась только на то, что придет победа, все вернется на круги своя, и снова в ее салоне, при мягком свете вечной зеленой лампы зазвучит рояль, заговорят наперебой поэты и писатели, философы и представители религии; она страстно вслух и печатно протестовала против того, что случилось с роковой неизбежностью. Она терпела голод и холод, болезни и лишения наравне со всеми, ожидая перемен. Но когда поняла, что ждать больше нечего, решилась на опаснейший шаг. В 1920 году она с Мережковским перешла нелегально польскую границу и навсегда покинула Россию.
Они оказались в Париже, где устроились на зависть эмигрантам, в кровавой буре революции потерявшим абсолютно все. Пока другие снимали жалкие мансарды и мечтали устроиться таксистами, позабыв о титулах и былой славе, чета Гиппиус-Мережковский просто открыли дверь своей парижской квартиры ключом и нашли все на своих местах: посуду, белье, мебель … Они практически безболезненно вступили в новую жизнь в стране, где бывали часто и имели много знакомств. И практически сразу возобновились «салоны», куда приходили забитые и забытые писатели и поэты, имена которых когда-то гремели в России. Здесь они получали радость общения, воспоминания, тепло уюта, пусть и чужого, возможность говорить, рассуждать, мечтать – невиданную роскошь в той жизни, в которой они оказались. И постаревшая Зинаида, все такая же надменная и высокомерная, остроумная и холодная, и весь изогнутый, как корень дерева, маленький, словно гном, Дмитрий Мережковский – все это было осколком той жизни, того мира, которые существовали когда-то давным-давно. Их поносили, за спиной острили и поливали грязью, но шли к ним за последней радостью души; общество литераторов и философов «Зеленая лампа» многим осветило путь, многих спасло от духовной гибели и деградации в иноязычной стране, вдали от родины.
Мережковский жил прошлым; он все ждал появления освободителя, героя, титана, который сможет переменить мир, вернуть прошлое, восстановить справедливость. Увлекающийся, страстный, безумный в своей оторванности от реального мира, муж принялся прославлять…Гитлера, которого в романтическом бреду принял за сказочного героя-победителя. Ненависть и презрение к чете Мережковских-Гиппиус стало явным; от самого литератора-философа все отвернулись, отказались и от общения с Зинаидой. Она прекрасно понимала ошибку супруга, его заблуждение, она пыталась переубедить Дмитрия, но напрасно – с диким упрямством он высказывал свою точку зрения, бесновался и на радио и в газетах. Ей осталось только молча носить свою вечную маску презрения к людям и холодного одиночества. Бросить его она не могла ни при каких обстоятельствах. Их могла разлучить только смерть.
9 декабря 1941 года умер Дмитрий Мережковский. Он полностью разочаровался в своем кумире, оказавшимся самым кровавым и жестоким извергом. Бушевала война, развязанная злодеем; Россия из последних сил сопротивлялась нашествию врага. В Париже с оккупантами осталась постаревшая Зинаида, ставшая по-настоящему одинокой. Смерть мужа страшно подкосила ее; 52 года совместной жизни без единого дня разлуки срастили их воедино, словно два дерева, прильнувших друг к другу. Страшная, седая, с косыми зелеными глазами, она походила на ведьму из старой сказки; от ее былой красоты остались только воспоминания умерших друзей. Последние годы рядом с Зинаидой оставался последний единственный друг – ободранная злобная кошка, абсолютно дикая. Ее так и звали: «Кошшшка», с тремя шипящими. Кошшшка лежала на худых старческих коленях хозяйки, немедленно убегая при появлении чужих. Впрочем, чужие появлялись теперь так редко…
Одинокая, умирающая, Зинаида Гиппиус все шарила по кровати руками, все искала последними движениями свою Кошшшку, надеясь ощутить теплоту ее тельца, словно оно могло согреть и спасти душу хозяйки. 9 сентября 1945 года Зинаида Гиппиус скончалась; и мало кто пожалел об этой утрате. Вспоминали ее злые фельетоны, острые критические статьи, резкие нападки и шпильки; ее надменность, холодность, безжалостность. Ее смерть стала поводом для шуток и острот, как когда-то поводом для эпиграммы стала ее беда и несчастье. Она ушла такой же гордой, одинокой и раздражающей своей независимостью, так и не сняв маску, прикрывавшую несчастное и разбитое сердце.
Зинаида Николаевна Гиппиус (в замужестве – Мережковская), годы жизни – 1869-1945. Родилась и провела юные годы в провинции европейской части России, часто переезжала. Брак с поэтом и философом Дмитрием Сергеевичем Мережковском стал прочным и во всех отношениях удачным союзом: творческий тандем супругов оказал беспрецедентное влияние на культурную жизнь России Серебряного века, а после отъезда – на русскую эмиграцию первой волны.
В начале двадцатого века Гиппиус заняла прочное положение в качестве поэта, прозаика, критика, "властителя умов и душ", идеолога русского символизма. Публиковала критические статьи под псевдонимом Антон Крайний, стихи писала от лица мужчины. Романы и повести Гиппиус ("Чертова кукла", "Роман-царевич") получали среди современников неоднозначные, нередко противоречащие друг другу оценки. Пьеса "Зеленое кольцо" с успехом шла в театрах до 1923 г.
В 1901 г. Мережковские организовали Религиозно-философские собрания, на которых встречалась интеллигенция и представители церкви, обсуждались спорные вопросы современности и пути их решения. В 1903 г. Святейший Синод запретил Собрания.
Будучи признанным мэтром литературы, Гиппиус оказала влияние на творческую судьбу П.А.Флоренского, О.Э.Мандельштама, С.А.Есенина, А.А.Блока.
В годы Первой мировой войны многие современники Мережковских были хоть на краткое время, но охвачены ура-патриотическими настроениями. К Гиппиус это не относится: выступая ярым противником вооруженных конфликтов, она стала автором доклада "Великий Путь", где война описывается как процесс деградации человечества.
Считая самодержавие преступным режимом, Мережковские возлагали много надежд на революцию 1917 г. Надежды не оправдались: в истории литературы и русской эмиграции Гиппиус навсегда останется непримиримым противником большевизма и "красного террора". События революции и Гражданской войны последовательно описываются в "Черных тетрадях", "Черной книжке" и "Сером блокноте". Зимой 1919-1920 гг. Мережковские эмигрируют: сначала в Польшу, потом во Францию, где создают объединение "Зеленая лампа".
Вскоре после начала Великой отечественной войны Мережковский выступил по германскому радио с призывом к борьбе с большевиками. Многими этот поступок был понят превратно: репутация Мережковского, как и неразрывно связанной с ним Гиппиус, была погублена. В конце 1941 г. Мережковский умер от кровоизлияния в мозг, оставив Гиппиус вдовой после более полувека совместной жизни.
Вплоть до смерти осенью 1945 г. супруга покойного "приспешника Гитлера" была отвержена эмигрантской средой. Последние годы жизни Гиппиус были посвящены объемной книге о Мережковском, закончить которую она не успела.
Известно полушутливое высказывание Льва Троцкого, отрицавшего понятие нечистой силы, но верившего в "ведьму" Зинаиду Гиппиус.