Рябые, серые; зелеными кругами
Тупые буркалы у них обведены;
Вся голова в буграх, исходит лишаями,
Как прокаженное цветение стены;
Скелету черному соломенного стула
Они привили свой чудовищный костяк;
Припадочная страсть к Сиденью их пригнула,
С кривыми прутьями они вступают в брак.
Со стульями они вовек нерасторжимы.
Подставив лысину под розовый закат,
Они глядят в окно, где увядают зимы,
И мелкой дрожью жаб мучительно дрожат.
И милостивы к ним Сидения: покорна
Солома бурая их острым костякам.
В усатом колосе, где набухали зерна,
Душа старинных солнц сияет старикам.
И так Сидящие, поджав к зубам колени,
По днищу стульев бьют, как в гулкий барабан,
И рокот баркарол исполнен сладкой лени,
И голову кружит качанье и туман.
Не заставляй их встать! Ведь это катастрофа!
Они поднимутся, ворча, как злобный кот,
Расправят медленно лопатки... О Голгофа!
Штанина каждая торчком на них встает.
Идут, и топот ног звучит сильней укоров,
И в стены тычутся, шатаясь от тоски,
И пуговицы их во мраке коридоров
Притягивают вас, как дикие зрачки.
У них незримые губительные руки...
Усядутся опять, но взор их точит яд,
Застывший в жалобных глазах побитой суки, -
И вы потеете, ввергаясь в этот взгляд.
Сжимая кулаки в засаленных манжетах,
Забыть не могут тех, кто их заставил встать,
И злые кадыки у стариков задетых
С утра до вечера готовы трепетать.
Когда суровый сон опустит их забрала,
Они увидят вновь, плодотворя свой стул,
Шеренгу стульчиков блистательного зала,
Достойных стать детьми того, кто здесь уснул.
Чернильные цветы, распластанные розы
Пыльцою запятых восторженно блюют,
Баюкая любовь, как синие стрекозы,
И вновь соломинки щекочут старый уд.
Шкаф
Вот старый шкаф резной, чей дуб в разводах темных На добрых стариков стал походить давно; Распахнут шкаф, и мгла из всех углов укромных Влекущий запах льет, как старой вино. Полным-полно всего: старья нагроможденье, Приятно пахнущее желтое белье, Косынка бабушки, где есть изображенье Грифона, кружева, и ленты, и тряпье; Тут медальоны вы найдете и портреты, Прядь белую волос и прядь другого цвета, Одежду детскую, засохшие цветы... О шкаф былых времен! Историй всяких кучу И сказок множество хранишь надежно ты За этой дверцей, почерневшей и скрипучей.
*** Евгений Головин «ЭТИ СПЕКТРЫ БАРРОКО...» *** H.И.Балашов. Рембо и связь двух веков поэзии Л.Г.Андреев. Феномен Рембо *** Первый вечер Она была полураздета, И со двора нескромный вяз В окно стучался без ответа Вблизи от нас, вблизи от нас. На стул высокий сев небрежно, Она сплетала пальцы рук, И легкий трепет ножки нежной Я видел вдруг, я видел вдруг. И видел, как шальной и зыбкий Луч кружит, кружит мотыльком В ее глазах, в ее улыбке, На грудь садится к ней тайком. Тут на ее лодыжке тонкой Я поцелуй запечатлел, В ответ мне рассмеялась звонко, И смех был резок и несмел. Пугливо ноги под рубашку Укрылись: "Как это назвать?" И словно за свою промашку Хотела смехом наказать. Припас другую я уловку! Губами чуть коснулся глаз; Назад откинула головку: "Так, сударь, лучше... Но сейчас Тебе сказать мне что-то надо..." Я в грудь ее поцеловал, И тихий смех мне был наградой, Добра мне этот смех желал... Она была полураздета, И со двора нескромный вяз В окно стучался без ответа Вблизи от нас, вблизи от нас. 1870 *** Прозрачная вода, как соль слезинок детства; порывы к солнцу женских тел с их белизною; шелка знамен из чистых лилий под стеною, где девственница обретала по соседству защиту. Ангелов возня. - Нет... золотое теченье, рук его движенье, черных, влажных и свежих от травы. Ей, сумрачной, неважно, холмов ли тень над ней иль небо голубое. *** О мокрое окно и пузырей кипенье! Вода покрыла бледным золотом все ложе. Зелено-блеклые одежды дев похожи на ивы, чья листва скрывает птичье пенье. Как веко желтое, и чище луидора, раскрылась лилия, - твоя, Супруга, верность! - на тусклом зеркале, испытывая ревность к Светилу милому, что скроется так скоро. *** Мадам стояла слишком прямо на поляне соседней; зонт в руке, и попирая твердо цветок раздавленный; она держалась гордо; а дети на траве раскрыли том в сафьяне и принялись читать. Увы, Он удалился... Подобно ангелам, расставшимся в дороге, невидим за холмом. И вот Она в тревоге, черна и холодна, бежит за тем, кто скрылся. ***- Как отмечается 150-летие Артюра Рембо?
2004 год во Франции - Год Артюра Рембо, и эта дата особенно важна для нашего небольшого городка Шарлевиля, в котором сегодня проживает около 60 тысяч человек. Весь год мы будем отмечать эту дату в разных формах, но общая идея одна: покинуть тесные стены музеев и библиотек и выйти на улицы. В нашем городе мы устроим парад с праздничной иллюминацией - на фасады домов XVII века на центральной площади (напоминающей, кстати, парижскую площадь Вогезов) будут проецироваться строки из стихотворений поэта. На этой же площади выставлены 800 бюстов Рембо. Между тем, разумеется, мы проводим много выставок, посвященных его жизни и творчеству, - например, мы подготовили экспозицию ста пятидесяти иллюстраторов стихов Рембо. Будут проводиться и конференции, в том числе - посвященные Африке Артюра Рембо, то есть самому позднему и наименее исследованному периоду жизни поэта. Но нельзя забывать, что именно в нашем городе, в наших Арденнах начался путь Рембо.
- В торжествах принимают участие родственники Рембо?
Да, у его старшего брата Фредерика было две дочери, у них тоже были дети, и сегодня во многих мероприятиях участвует правнучатая племянница самого поэта. Например, завтра она поможет открыть кинофестиваль, посвященный памяти Артюра Рембо, а сегодня она же перережет ленточку на открытии нового пространства дома-музея Рембо. Там, в частности, будут представлены некоторые рукописи, которые до сих пор не выставлялись. Между прочим, эти до сих пор закрытые для публики тридцать квадратных метров дома на набережной реки Мёз, где прошло детство Артюра, и есть то место, где он задумывал свои первые стихи. Может, он и не писал их здесь, ведь для нас он остается прежде всего поэтом-путешественником, но первые замыслы родились определенно в этом доме.
- Какая публика сегодня более всего интересуется творчеством Рембо? Вы, как хранитель музея, должны это знать.
Артюр Рембо остается поэтом молодым и поэтом для молодых. Это образ, символ. Он умер молодым, самые знаменитые фотографии показывают нам юного Рембо, и он был совсем молод, когда перестал писать. Однако еще важнее актуальность его стихов и прозы, которая делает его поэтом не только ХХ-го, но и ХХI века. Сборники его стихов переведены на 37 языков, это почти Библия! Мы, кстати, знаем, как много поклонников гения Рембо живет в России.
- «Проклятые поэты» были культовыми для эпохи модернизма - сегодня же даже постмодернизм считается вышедшим из моды. Что делает Рембо «поэтом XXI века»?
Не все стихи так уж известны и популярны сейчас - все-таки многие его ранние работы были вдохновлены классикой, «парнасской» школой. Однако главной задачей Рембо, по его собственным словам, было изобретение новых слов, нового языка, новых метафор. Музыка его поэзии была абсолютно новаторской, он предвидел ХХ век. Он догадывался о многом, что еще только должно было произойти. Артюр Рембо - еще и поэт-предсказатель.
- Что дает образу Артюра Рембо тот факт, что сравнительно недавно его роль в фильме Агнешки Холланд «Полное затмение» сыграл невероятно популярный голливудский актер - Леонардо Ди Каприо?
Я бы сказал, что для нас, подлинных и даже одержимых поклонников поэта, не существует актера, достойного сыграть роль Артюра Рембо. Дело тут не в таланте актеров - будь то Ди Каприо или Терренс Стэмп, - и даже не во внешнем сходстве. Этот номер не проходит! Сам персонаж Рембо отказывается от возможного воплощения в кино. Выбирая любого актера на его роль, мы совершаем предательство по отношению к поэту. Артюр прежде всего был литератором, и открыть его подлинное лицо мы можем только через поэзию, а не через образ юнца, который читает «Пьяный корабль», стоя на столе в кабаке, или блуждает по туманным улицам Брюсселя в компании с Верленом. Это, простите меня, какая-то карикатура, в которой отношения двух поэтов важнее, чем творчество.
Пьяный школьник
Жан Никола Артюр Рембо родился 20 октября 1854 года во французском городке Шарлевиль в семье военного. В школе Артюр был одним из самых блестящих и прилежных учеников. Первые строчки Рембо срифмовал в восемь лет, а в четырнадцать уже увидел свои стихи опубликованными. В том же возрасте меняется характер Рембо. Он сбегает из дома, попадает в тюрьму, начинает себя вести экстравагантно и грубо. Именно таким узнал Артюра поэт Поль Верлен, которому в августе 1871 года Рембо отправил письмо с рукописью "Пьяного корабля". У них начинается бурный роман, из-за которого Верлен бросает семью. В 1873 году во время обычного для них скандала Верлен ранит Рембо из пистолета и попадает в тюрьму. После разрыва с Верленом Рембо больше не писал стихов. Он много путешествовал, добрался даже до Африки, где и заболел саркомой. В мае 1891 года Рембо ампутировали правую ногу, но это его не спасло и 10 ноября он умер. Похоронен Артюр Рембо в Шарлевиле.
Артюр Рембо
(Jean Arthur Nicolas Rimbaud, 1854—1891) — выдающийся французский поэт. Биография Рембо необычайна. Родился он в Шарлевиле в небогатой мелкобуржуазной семье. В детском возрасте Рембо бунтовал против домашнего гнета, религиозного воспитания, ханжества провинциальных мелких буржуа. В период Франко-прусской войны подросток Рембо насмехался над патриотами. В 1871, попав в Париж, участвовал в борьбе Коммуны. Очутившись после парижских баррикад в провинциальном захолустьи, Рембо послал свои стихи в Париж к Верлену, тогда уже известному поэту, и вскоре получил приглашение в столицу. Знакомство с Рембо превратилось у Верлена, человека неуравновешенного, в пылкую дружбу, повидимому сексуально окрашенную. Вместе с Верленом Рембо странствовал по Франции и Бельгии, довольно долго жил в Лондоне. В Брюсселе после крупной ссоры Верлен стрелял в Рембо, ранил его и попал на два года в тюрьму. Рембо снова пришлось прожить некоторое время в провинции, где он в 1873 напечатал (единственную, изданную лично им) книгу стихов и прозы «Une saison en enfer» (Четверть года в аду). Попытки Рембо проникнуть в прессу не удались. Понемногу жизнь Рембо превратилась в настоящий приключенческий роман. Рембо отправился бродить по Германии, Швейцарии, Италии, подумывал даже о России. Записался волонтером в карлистские войска, затем поступил в голландскую армию, но по прибытии на Яву дезертировал, рискуя головой. Одно время Рембо служил в кипрских каменоломнях, разъезжал с цирком и т. д. Отказавшись от многих ранних мечтаний, в том числе и от мечты о лит-ой славе, Рембо в качестве торгового агента поселился сначала в Адене, затем в Абиссинии, где и прожил свыше 10 лет, совершая торговые экспедиции в глубь страны. Постепенно изменились все убеждения и вкусы Рембо. Он принялся копить деньги, чтобы со временем начать «солидную» жизнь. Но как раз в эту пору началась поэтическая слава Рембо. Давние друзья издали его стихи, Верлен написал о нем яркую статью. Вести об этом доходили к Рембо, но, покончив с химерами, он о своем литературном прошлом отзывался пренебрежительно. В феврале 1891 Рембо, упав с лошади, заболел и был вынужден ехать в Европу уже для лечения. А в ноябре того же года поэт умер в Марсельском госпитале мучительной смертью.
Литературой Рембо занимался каких-нибудь 4 года, в возрасте 16—20 лет. Но значение этих юношеских опытов таково, что в Рембо приходится видеть одного из крупнейших французских поэтов XIX в. Творчество Рембо поучительно тем, что неразрывно связано с первым периодом биографии поэта, важнейшим моментом к-рой является участие его в борьбе Парижской Коммуны. Основной пафос творчества Рембо — это пафос протеста радикальной мелкой буржуазии и деклассированных, отчасти люмпен-пролетарских низов против порядков Второй империи. Некоторые юношеские вещи Рембо написаны в парнасском духе, но наряду с этой подражательностью тогда же намечалась у Рембо другая творческая линия — линия гражданской лирики в духе Гюго — «Le forgeron» (Кузнец), а также очень непосредственная личная лирика, бытовые зарисовки, шаржи. Как бы прощаясь с застывшими традициями Парнаса, Рембо написал в 1870 злую пародию на излюбленный парнасцами образ Венеры, рождающейся из морской пены (богиня у Рембо вылезает из зеленой ванны жирной, татуированной женщиной, с омерзительной язвой на заду). Он стремительно перешел к своеобразнейшим стихам, насыщенным прежде всего политическим и антирелигиозным содержанием, — к стихам, полным издевательства над казенными публицистами, империей, военщиной, попами, буржуазными обывателями, версальскими палачами. Значительная часть этих стихов была написана Рембо уже после разгрома Коммуны. Однако отсутствие у Рембо определенного, классово-революционного миропонимания, отсутствие связей с передовой общественностью (правда, тогда рассеянной), полное одиночество поэта в условиях провинциальной жизни не могли содействовать укреплению Рембо на революционной позиции в годы реакции. В некоторых последних его стихах чувствуется безудержная ярость мятежника, но вместе с тем Рембо, находясь в захолустьи, попытался экзотически преобразовать омерзительный мир, написал поэму «Bateau ivre» (Пьяный корабль), сонет о цветных гласных («Voyelles») и т. п. Однако в новейшем издании «Стихов» (Poesies) в качестве заключительного стихотворения недаром стоят «Les corbeaux» (Вороны), этот реквием Коммуне, этот стон о разгроме. Оттого, учитывая все противоречия творчества и жизни Рембо, генетическую связь между мелкобуржуазными и люмпенпролетарскими настроениями раннего Рембо и позднейшим превращением поэта в колонизатора, ни в коем случае нельзя игнорировать основное, по существу революционное содержание литературного наследия Рембо.
Как художник слова Рембо является новатором. От выверенного стиха парнасского склада Рембо быстро перешел к нарочитому пренебрежению цезурами, к сознательному нарушению классической строфики, к свободным диссонансам. Стихи его поражают обилием самых смелых метафор и сравнений. Примечательно в поэзии Рембо безбоязненное использование жаргона и прозаической разговорной речи. В его страстных сатирах нередки также площадные ругательства, бросаемые со всей прямотой в лицо врагу. Немало у Рембо очень экстравагантных тем — «Les chercheuses de poux» (Ищущие в волосах), «Oraison du soir» (Вечерняя молитва) и мн. др., написанных явно в порядке вызова, но неизменно лиричных.
Быть может менее значительна проза Рембо — его «Les illuminations» (Озарения) и «Une saison en enfer» (Четверть года в аду). Впрочем ее словесная выразительность чрезвычайно высока. Обычные приемы поэзии перенесены Рембо именно в прозу. Указывая на декадентский спад в творчестве Рембо, данные произведения, как и некоторые поздние стихи, свидетельствуют об уходе этого мелкобуржуазного художника в область вымысла, уходе, вынужденном гнетущими впечатлениями французской действительности после 1871.
Влияние Рембо сказалось на целом ряде французских писателей и поэтов. Но преемниками Рембо заимствовалась и заимствуется меньше всего идейная направленность лучших вещей поэта. В России творчество Рембо было усвоено нашими символистами, позже повлияло и на футуристов.
Буржуазия давно уже создала свою версию о Рембо. Из его творческого наследия обычно извлекаются наиболее субъективные и фантастические вещи вроде «Пьяного корабля», сонета «Гласные» и т. п. Политический же характер творчества Рембо обычно игнорируется или перетолковывается на самые различные лады. Первые биографы, исследователи и издатели Рембо не останавливались даже перед исправлением его произведений и писем, а также соответствующим образом компановали тексты. Только в сравнительно недавнее время в работах М. Кулона и др. замечается приближение к более верному пониманию творчества и личности Рембо. В России неправильное представление о Рембо было усвоено большинством писавших о нем. В советское время появились иные суждения о Рембо, но подлинная оценка поэта все еще впереди.
«Пьяный корабль» поэзии и трезвое дно жизни
Знал ли юноша из французского Шарлевиля, что создал уникальное произведение мировой литературы, которое впоследствии станет гимном символистов? Возможно, знал. Ведь жизнь Артюра Рембо (1854 - 1891) была необычной и, казалась, лишенной здравого смысла. В возрасте, когда многие таланты только вступают в литературу, он уже из нее вышел. Все свои гениальные стихи Рембо успел написать до двадцати лет. Затем, проведя анализ современной поэзии, решил, что лучше путешествовать по свету и зарабатывать на жизнь торговлей.
В 1871 году, когда был написан «Пьяный корабль», в литературной среде еще не существовал термин «символизм». Он был введен в обращение немного позже французским поэтом Жаном Мореасом. Однако манера письма Рембо, его художественные средства и эстетические принципы полностью соответствовали духу символизма. Особенно характерным в этом плане был «Пьяный корабль».
Удивительно, но в период создания своего шедевра юный Артюр еще не видел ни моря, ни кораблей, а уж тем более не бороздил отважно морские просторы. Такую удивительную картину рисовало его гениальное воображение. Вместе с тем «Пьяный корабль» - это не хаотичный набор эмоций впечатлительного юноши. Это хорошо осмысленное и четко продуманное стихотворение, поражающее не только фантасмагорией событий, но и прекрасной поэтической формой. Стих написан строгим александрийским гекзаметром.
Корабль опьянел от свободы и в этом вихре чувств полностью отдался воле рока. В его стремительно-фантастическом движении по морским просторам и есть, по мнению юного Рембо, смысл бытия, где перемешаны все чувства, как позитивные:
Ослепительной радугой мост изогнулся,
так и негативные:
Загрязненный пометом, увязнувший в тину.
Корабль без руля и парусов – великолепный символ поэта, который смело бросается в водоворот жизни. Он ощущает себя опьяневшим от беспредельности пространства и неутолимой жажды странствий, приключений. Поэт стремится открывать неразгаданные тайны, неизвестные земли. Однако на этом пути его ждет и немало разочарований, а в итоге разбитость и усталость. В свои шестнадцать лет Рембо уже прекрасно это понимал.
Пусть мой киль разобьет о подводные камни,
Захлебнуться бы, лечь на песчаное дно…
К сожалению, так произошло и в судьбе самого Рембо. Он был выброшен из жизни ее бурным течением в самом расцвете творческих сил. Поэту тогда было 37.
Артюр Рембо (1854-1891) - знаменитый французский поэт, юноша, в неполных 17 лет написал стихотворение «Пьяный корабль», стихотворение, принес славу Франции и поэту, обогатил мировую поэтическую мысль.
Рэмбо считал себя мятежником, П.Верлен называл его "ангелом и демоном". Юный поэт осознавал свой поэтический путь как "вечное блуждание и устремления в дебрях духа". Рэмбо пытался найти свое «я» среди многоликого мира и, как ни странно, среди себя самого. Поэт был внимательным к внутреннему миру, чувствовал в себе человека и не терпел никаких моральных пут, норм, законов, которые навязывал ему социальную среду.
Жан Никола Артюр Рембо родился в небольшом городке Шарлевиль в 1854 Отец поэта, Фредерик, участвовал в Крымской войне и отмечался легкомысленным отношением к жизни. Мать, Витали Рембо, была дочерью крупных землевладельцев и имела деспотический характер. Когда парню исполнилось 6 лет, она развелась с мужем и самостоятельно воспитывала 4 детей. Именно с 6 лет Артюр начал писать свои стихи.
В 8 лет парня отдали на обучение в частную школу Росса. Артюр сразу проявил свои большие способности, он блестяще учился. В 1865 г. ". Шарлевильський вундеркинд", как восторженно отзывались о его необычайные способности знакомые, вступил в 7 класс колледжа, а уже в 1866 "перепрыгнул" в четвертый класс.
16-летним юношей Рэмбо удивил своего лицейского профессора риторики чрезвычайным поэтическим даром, острой впечатлительностью, зрелостью и оригинальностью суждений. Талант юного поэта развивался так стремительно, что осенью 1870 года попросил своего друга Демени сжечь все, написанное ранее.
В августе 1870 Рэмбо покинул лицей, оставил мать и отправился в Париж, а оттуда в Бельгию, где пытался заниматься журналистикой. Строгая и властная мать, обратившись в полицию, силой вернула сына домой, но вскоре парень сбежал из родного города в столицу.
Поэтический талант Рэмбо формировался под влиянием романтической традиции французской поэзии. Его любимыми поэтами с детства были В. Гюго, Ш. Бодлер. Всего около пяти лет, в возрасте от 16 до 20 отдал Артюр Рембо поэзии. Все, созданное им за эти годы, можно разделить по крайней мере пополам - до и после 1871 года, когда в письмах к своему бывшему преподавателю Жоржа Изамбар и ровесника, молодого поэта Поля Демени, он изложил суть своей теории "поэзии ясновидца".
Чтобы превратить себя в поэта-ясновидца, Рембо усиленно экспериментировал над собой, в частности, культивируя длительное бессонницы, голод, наркотики, демонстративно асоциальный образ жизни. В то же время он защищал свое право быть собой в поэзии, сохранить свою индивидуальность и свободу, вообще демонстрировал независимость от всевозможных «правил»: сохраняя время рифму, он употреблял ассонансы, укороченные строки, порой не придерживался пунктуации, присущий стихосложению звукопись дополнял цветописи.
Творческий путь Рембо можно условно разделить на 3 периода. В стихах первого периода творчества (январь 1870 - май 1871) ощутимыми стали острая сатирическая тональность, гневный пафос, карикатурные образы: "Те, что сидят", "На музыке", "Приседания", "Зло".
В мая 1871 году поэт снова отправился в столицу, увлекшись событиями Парижской Коммуны. После поражения Коммуны Рембо объявил свой побег в искусство, именно в то время и сформировалась его концепция "поэта-ясновидца".
Второй период творчества (1871-1872 гг.) Начался декларацией поэзии светло-видения. Рембо пытался найти "универсальную" язык, тем самым заложив основы теории и практики символизма. Он провозгласил поэта "похитителем огня", "ясновидящим", обладавший недоступной для простых смертных "алхимией слова". Это было время написания поэтической жемчужины "Голосивкы", чьи строки причудливо воспроизвела соответствие звуков и цветов и хрестоматийной поэзии «Пьяный корабль», в которой Рэмбо предсказал свои дальнейшие мытарства по миру, свой трагический конец.
В сентябре 1871 Рэмбо познакомился с П.Верлена. Зимой 1871 вокруг Рэмбо и Верлена сплотилась группа литераторов - "зютистив" (ИИ.И.Кро, А.Мера, Ж.Ришпен и др.). "Зютисты" писали сатирические стихи, в которых высмеивали версальские обычаи.
Летом 1872 Рэмбо и Верлен приехали в Бельгию, затем отправились в Лондон. Они часто ссорились, ревновали друг друга, посещали сомнительные кублища. 10 июля 1873 во время ссоры Верлен стрелял в Рембо и ранил своего друга. Рэмбо пытался воплотить свою концепцию "поэта-ясновидца» не только в поэзии, но и в жизни.
Результатом и итогом "ясновидения" стал последний, третий, период творчества поэта. 20-летний Рембо выдал лишь несколько работ: книга поэтических фрагментов в прозе "Озарение" и книга-исповедь "Сезон в аду". Это крик души поэта, полон горьких разочарований и упреков самому себе. Рэмбо попрощался с бунтарством, с "озарениями" и поэтическими галлюцинациями, с художественным творчеством.
С 1874 Рэмбо отказался от прежнего образа жизни, а с 1875 до 1880 начал период сумасшедших странствий Европой, Азией, Африкой. За это время он поменял более 30 профессий. Иногда, чтобы заработать несколько франков, ему приходилось разгружать корабли или работать в каменоломнях на берегу Средиземного моря. В 1880 г.. Рэмбо отправился в Африку, торговал кофе и дешевыми тканями, мускатом и оружием. К поэтическому творчеству он больше никогда не возвращался. В 80-х годах начали печататься остальные произведения Рембо уже без его участия поэтами-символистами, которые считали его своим литературным учителем.
В 1891 г.., Трудно заболев в Эфиопии, Рембо вернулся на родину и умер в марсельской больнице от рака костей.
Эстетические взгляды А. Рембо
1. Поэт утверждал волю духа человека, провозглашал необходимость творить в "свободном взлете слов и ассоциаций".
2. Роль поэта на земле - быть пророком, ясновидящим. Поэт имел познать великую тайну Вселенной и рассказать о ней людям.
3. Поэт не имел права быть обычным, ему определено увидеть "вечную жизнь, поэтому его душа должна держаться подальше от общественности".
4. Поэзия - магическая сила, интуиция, богатое фантасмагория.
5. "Поэзия всегда должна была идти вперед к неизведанным высотам и неоткрытых глубин..."
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Погибшие в дни девяносто второго
«…Французы семидесятых, бонапартисты, республиканцы, вспомните ваших отцов в девяносто втором, девяносто третьем…»
Поль Кассаньяк, «Le Pays»
Вы, погибшие в дни Девяносто второго,
Вы бледнели от ласк и объятий свобод;
Тяжесть ваших сабо разбивала оковы,
Что носил на душе и на теле народ;
Вы – эпохи ветров неуемное племя,
В вашем сердце горит свет возлюбленных звезд,
О Солдаты, вас Смерть, как ядреное семя,
Щедро сеяла в пыль вдоль засохших борозд.
Вашей кровью блестят валуны на вершинах,
Кто погиб при Вальми, при Флерю, в Апеннинах -
Миллионы Христов, сонмы гаснущих глаз,
Вас оставим лежать, в сне с Республикой
слившись,
Мы – привыкшие жить, перед троном
склонившись.
Кассаньяки опять говорят нам о вас.
Перевод Б. Булаева
На музыке
Вокзальная площадь в Шарлевиле
На чахлом скверике (о, до чего он весь
Прилизан, точно взят из благонравной книжки!)
Мещане рыхлые, страдая от одышки,
По четвергам свою прогуливают спесь.
Визгливым флейтам в такт колышет киверами
Оркестр; вокруг него вертится ловелас
И щеголь, подходя то к той, то к этой даме;
Нотариус с брелков своих не сводит глаз.
Рантье злорадно ждут, чтоб музыкант сфальшивил;
Чиновные тузы влачат громоздких жен,
А рядом, как вожак, который в сквер их вывел,
И отпрыск шествует, в воланы разряжен.
На скамьях бывшие торговцы бакалеей
О дипломатии ведут серьезный спор
И переводят все на золото, жалея,
Что их советам власть не вняла до сих пор.
Задастый буржуа, пузан самодовольный
(С фламандским животом усесться -
не пустяк!),
Посасывает свой чубук: безбандерольный
Из трубки вниз ползет волокнами табак.
Забравшись в мураву, гогочет голоштанник.
Вдыхая запах роз, любовное питье
В тромбонном вое пьет с восторгом солдатье
И возится с детьми, чтоб улестить их нянек.
Как матерой студент, неряшливо одет,
Я за девчонками в тени каштанов томных
Слежу. Им ясно все. Смеясь, они в ответ
Мне шлют украдкой взгляд, где тьма вещей нескромных.
Но я безмолвствую и лишь смотрю в упор
На шеи белые, на вьющиеся пряди,
И под корсажами угадывает взор
Все, что скрывается в девическом наряде.
Гляжу на туфельки и выше: дивный сон!
Сгораю в пламени чудесных лихорадок.
Резвушки шепчутся, решив, что я смешон,
Но поцелуй, у губ рождающийся, сладок…
Перевод Б. Лившица
Венера Анадиомена
Из ванны жестяной, как прах из домовины,
Помадою густой просалена насквозь,
Брюнетки голова приподнялась картинно,
Вся в мелких колтунах редеющих волос.
За холкой жирною воздвигнулись лопатки,
Увалистый крестец, бугристая спина,
Что окорок, бедро; с отвислого гузна,
Как со свечи оплыв, сползают сала складки.
Вдоль впадины хребта алеют лишаи.
И чтобы сей кошмар вложить в слова свои,
Понять и разглядеть – не хватит глазомера;
Прекрасножуткий зад на створки развело;
Меж буквиц врезанных – «Ярчайшая Венера» -
Пылает язвою исходное жерло.
Перевод А. Кроткова
Первый вечер
Она была почти нагою.
Деревья, пробудясь от сна,
Смотрели с миной плутовскою
В проем окна, в проем окна.
Был абрис тела в тусклом свете
Так непорочно-белокож.
Изящной ножки на паркете
Я видел дрожь, я видел дрожь.
И я, от ревности бледнея,
Смотрел, и не смотреть не мог,
Как луч порхал по нежной шее,
Груди – нахальный мотылек!
Я целовал ее лодыжки
И смехом был вознагражден;
В нем страстных молний били вспышки,
И хрусталя струился звон…
Тут, спрятав ноги под сорочку,
«Довольно!» – вскрикнула она,
Но покрывал румянец щечку.
Я понял: дерзость прощена.
Ресницы черные всплеснули,
Мой поцелуй коснулся глаз;
Она откинулась на стуле:
«Вот так-то лучше, но сейчас
Послушай…» – прошептало эхо,
А я молчал, целуя грудь,
И был наградой приступ смеха,
Не возражавший мне ничуть…
Она была почти нагою.
Деревья, пробудясь от сна,
Смотрели с миной плутовскою
В проем окна, в проем окна.
Перевод Ю. Лукача
Ответ Нины
ОН: – Что медлим – грудью в грудь
с тобой мы?
А? Нам пора
Туда, где в луговые поймы
Скользят ветра,
Где синее вино рассвета
Омоет нас;
Там рощу повергает лето
В немой экстаз;
Капель с росистых веток плещет,
Чиста, легка,
И плоть взволнованно трепещет
От ветерка;
В медунку платье скинь с охоткой
И в час любви
Свой черный, с голубой обводкой,
Зрачок яви.
И ты расслабишься, пьянея, -
О, хлынь, поток,
Искрящийся, как шампанея, -
Твой хохоток;
О, смейся, знай, что друг твой станет
Внезапно груб,
Вот так! – Мне разум затуманит
Испитый с губ
Малины вкус и земляники, -
О, успокой,
О, высмей поцелуй мой дикий
И воровской -
Ведь ласки по́росли шиповной
Столь горячи, -
Над яростью моей любовной
Захохочи!..
Семнадцать лет! Благая доля!
Чист окоём,
Любовью дышит зелень поля.
Идем! Вдвоем!
Что медлим – грудью в грудь с тобой мы?
Под разговор
Через урочища и поймы
Мы вступим в бор,
И ты устанешь неизбежно,
Бредя в лесу,
И на руках тебя так нежно
Я понесу…
Пойду так медленно, так чинно,
Душою чист,
Внимая птичье андантино:
«Орешный лист…»
Я брел бы, чуждый резких звуков,
В тени густой.
Тебя уютно убаюкав,
Пьян кровью той,
Что бьется у тебя по жилкам,
Боясь шепнуть
На языке бесстыдно-пылком:
Да-да… Чуть-чуть…
И солнце ниспошлет, пожалуй,
Свои лучи
Златые – для зелено-алой
Лесной парчи.
Под вечер нам добраться надо
До большака,
Что долго тащится, как стадо
Гуртовщика.
Деревья в гроздьях алых пятен,
Стволы – в смолье,
И запах яблок сладко внятен
За много лье.
Придем в село при первых звездах
Мы прямиком,
И будет хлебом пахнуть воздух
И молоком;
И будет слышен запах хлева,
Шаги коров,
Бредущих на ночь для сугрева
Под низкий кров;
И там, внутри, сольется стадо
В массив один,
И будут гордо класть говяда
За блином блин…
Очки, молитвенник старушки
Вблизи лица;
По край напененные кружки
И жбан пивца;
Там курят, ожидая пищи,
Копя слюну,
Надув тяжелые губищи
На ветчину,
И ловят вилками добавку:
Дают – бери!
Огонь бросает блик на лавку
И на лари,
На ребятенка-замарашку,
Что вверх задком,
Сопя, вылизывает чашку
Пред камельком,
И тем же озаряем бликом
Мордатый пес,
Что лижет с деликатным рыком
Дитенка в нос…
А в кресле мрачно и надменно
Сидит карга
И что-то вяжет неизменно
Найдем, скитаясь по хибаркам,
И стол, и кров,
Увидим жизнь при свете ярком
Горящих дров!
А там, когда сгустятся тени,
Соснуть не грех -
Среди бушующей сирени,
Под чей-то смех…
О, ты придешь, я весь на страже!
О, сей момент
Прекрасен, несравнен, и даже…
ОНА: – А документ?
Перевод Е. Витковского
Обомлевшие
Где снег ночной мерцает ало,
Припав к отдушине подвала,
Задки кружком, -
Пять малышей – бедняги! – жадно
Глядят, как пекарь лепит складно
Из теста ком.
Им видно, как рукой искусной
Он в печку хлеб сажает вкусный,
Желтком облив.
Им слышно: тесто поспевает,
И толстый пекарь напевает
Простой мотив.
Они все съежились в молчанье…
Большой отдушины дыханье
Тепло, как грудь!
Когда же для ночной пирушки
Из печки калачи и плюшки
Начнут тянуть
И запоют у переборок
Ряды душистых сдобных корок
Вслед за сверчком, -
Что за волшебное мгновенье,
Душа детишек в восхищенье
Под их тряпьем.
В коленопреклоненной позе
Христосики в ночном морозе
У дырки той,
К решетке рожицы вплотную,
За нею видят жизнь иную,
Полны мечтой.
Так сильно, что трещат штанишки,
С молитвой тянутся глупышки
В открытый рай,
Который светлым счастьем дышит.
А зимний ветер им колышет
Рубашки край.
Перевод М. Усовой
Роман
1Нет рассудительных людей в семнадцать лет!
Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады.
Шумливые кафе. Кричаще-яркий свет.
Вы направляетесь под липы эспланады.
Они теперь в цвету и запахом томят.
Вам хочется дремать блаженно и лениво.
Прохладный ветерок доносит аромат
И виноградных лоз, и мюнхенского пива.
2Вы замечаете сквозь ветку над собой
Обрывок голубой тряпицы с неумело
Приколотой к нему мизерною звездой,
Дрожащей, маленькой и совершенно белой.
Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин
Пьянит такая ночь… Как будто бы спросонок,
Вы смотрите вокруг, шатаетесь один,
А поцелуй у губ трепещет, как мышонок.
3В сороковой роман мечта уносит вас…
Вдруг – в свете фонаря, – прервав виденья ваши,
Проходит девушка, закутанная в газ,
Под тенью страшного воротника папаши.
И, находя, что так растерянно, как вы,
Смешно бежать за ней без видимой причины,
Оглядывает вас… И замерли, увы,
На трепетных губах все ваши каватины.
4Вы влюблены в нее. До августа она
Внимает весело восторженным сонетам.
Друзья ушли от вас: влюбленность им смешна.
Но вдруг… ее письмо с насмешливым ответом.
В тот вечер… вас опять влекут толпа и свет…
Вы входите в кафе, спросивши лимонаду…
Нет рассудительных людей в семнадцать лет
Среди шлифующих усердно эспланаду!
Перевод Б. Лившица
Зло
Меж тем как красная харкотина картечи
Со свистом бороздит лазурный небосвод
И, слову короля послушны, по-овечьи
Бросаются полки в огонь, за взводом взвод;
Меж тем как жернова чудовищные бойни
Спешат перемолоть тела людей в навоз
(Природа, можно ли взирать еще спокойней,
Чем ты, на мертвецов, гниющих между роз?) -
Есть бог, глумящийся над блеском напрестольных
Пелен и ладаном кадильниц. Он уснул,
Осанн торжественных внимая смутный гул,
Но вспрянет вновь, когда одна из богомольных
Скорбящих матерей, припав к нему в тоске,
Достанет медный грош, завязанный в платке.
Перевод Б. Лившица
Ярость цезарей
Бредет среди куртин мужчина, бледный видом,
Одетый в черное, сигарный дым струя,
В мечтах о Тюильри он счет ведет обидам,
Порой из тусклых глаз бьют молний острия.
О, император сыт, – все двадцать лет разгула
Свободе, как свече, твердил: «Да будет тьма!» -
И задувал ее. Так нет же, вновь раздуло -
Свобода светит вновь! Он раздражен весьма.
Он взят под стражу. – Что бормочет он угрюмо,
Что за слова с немых вот-вот сорвутся уст?
Узнать не суждено. Взор властелина пуст.
Очкастого, поди, он вспоминает кума…
Он смотрит в синеву сигарного дымка,
Как вечером в Сен-Клу глядел на облака.
Перевод Е. Витковского
Зимние мечтания
Наш розовый вагон обит небесным шелком -
Войди и позови;
Нам будет хорошо: совьем уютно, с толком
Мы гнездышко любви.
Ты заслонишь глаза ручонкою проворной -
Тебе глядеть невмочь
Туда, где за окном волчиной стаей черной
Гримасничает ночь.
Потом ты ощутишь: слегка горит щека;
То легкий поцелуй, как лапки паучка,
Бегущего по нежной шее;
И, голову склоня, ты мне велишь: «Найди!»,
И будем не спеша – дорога впереди -
Ловить бродячего злодея…
Перевод А. Кроткова
Уснувший в ложбине
В прогале меж дерев серебряно блистая,
Река поет и бьет о берег травяной;
На солнечном огне горит гора крутая,
В ложбине у реки клубится жар дневной.
Спит молодой солдат, упав затылком в травы,
На ложе земляном – его удобней нет;
Рот приоткрыт слегка, и волосы курчавы,
По бледному лицу стекает теплый свет.
Он спит. Он крепко спит. И видит сны земные -
С улыбкой слабою, как малыши больные;
Согреться бы ему – земля так холодна;
Не слышит он во сне лесного аромата;
К недышащей груди ладонь его прижата -
Там с правой стороны два кровяных пятна.
Перевод А. Кроткова
В зеленом кабаре
Шатаясь восемь дней, я изорвал ботинки
О камни и, придя в Шарлеруа, засел
В «Зеленом кабаре», спросив себе тартинки
С горячей ветчиной и с маслом. Я глядел,
Какие скучные кругом расселись люди,
И, ноги протянув далеко за столом
Зеленым, ждал – как вдруг утешен был во всем,
Когда, уставив ввысь громаднейшие груди,
Служанка-девушка (ну! не ее смутит
Развязный поцелуй) мне принесла на блюде,
Смеясь, тартинок строй, дразнящих аппетит,
Тартинок с ветчиной и с луком ароматным,
И кружку пенную, где в янтаре блестит
Светило осени своим лучом закатным.
Перевод В. Брюсова
Испорченная
Трактира темный зал, и запахи его -
Плоды и виноград – мне будоражат чресла.
В тарелку положив – не знаю я, чего;
Блаженствовал теперь в огромном чреве кресла.
Я слышу бой часов и с наслажденьем ем;
Но распахнулась дверь – аж затрещали доски,
Служаночка вошла – не знаю я, зачем:
Косынка набекрень, испорчена прическа.
Мизинцем проведя по розовой щеке,
Подумала она, должно быть, о грешке;
Припухшая губа пылала что есть силы.
Дотронулась мельком до моего плеча,
И, верно поцелуй возжаждала, шепча:
«Смотри-ка, холодок на щечку я словила…»
Перевод Б. Булаева
Блестящая победа под Саарбрюккеном,
одержанная под возгласы «Да здравствует император!» – бельгийская роскошно раскрашенная гравюра, продается в Шарлеруа, цена 35 сантимов
Голубовато-желт владыка в бранной славе,
Лошадку оседлал и вот – сидит на ней;
Мир видеть розовым он нынче в полном праве.
Он кротче папочки, Юпитера грозней.
Служивые стоят и отдыхают сзади,
При барабанчиках и пушечках найдя
Покоя миг. Питу, в мундире, при параде,
От счастья обалдел и смотрит на вождя.
Правее – Дюманэ, зажав приклад винтовки,
Пострижен бобриком, при всей экипировке,
Орет: «Да здравствует!» – вот это удальство!..
Блистая, кивер взмыл светилом черным… Рядом
Лубочный Ле-Соруб стоит к воякам задом
И любопытствует: «Случайно, не того?..»
Перевод Е. Витковского
Буфет
Дубовый, сумрачный и весь резьбой увитый,
Похож на старика объемистый буфет;
Он настежь растворен, и сумрак духовитый
Струится из него вином далеких лет.
Он уместить сумел, всего себя натужив,
Такое множество старинных лоскутков,
И желтого белья, и бабушкиных кружев,
И разукрашенных грифонами платков;
Здесь медальоны, здесь волос поблекших прядки,
Портреты и цветы, чьи запахи так сладки
И слиты с запахом засушенных плодов, -
Как много у тебя, буфет, лежит на сердце!
Как хочешь ты, шурша тяжелой черной дверцей,
Поведать повести промчавшихся годов!
Перевод Е. Витковского
Моя богемная жизнь
(Фантазия)
Запрятав кулаки по продранным карманам,
В роскошнейшем пальто – с него весь ворс облез -
Я с Музою бродил под куполом небес,
И мыслями летел к любимым и желанным!
Как Мальчик-с-пальчик – я, волнуясь и спеша,
Бросал зерно стихов – проростки вящей славы;
И, подтянув штаны – потерты и дырявы -
Я отдыхал в горсти Небесного Ковша.
Я слышал шорох звезд в густой пыли обочин;
Был каплями росы мне прямо в лоб вколочен
Густой могучий хмель сентябрьского вина;
Взирая на свои разбитые ботинки,
На лире я бряцал – тянул чулков резинки,
И рифменным огнем душа была пьяна!
Перевод А. Кроткова
Вороны
Господь, когда равнина стыла,
Когда в сожженных хуторах
Мечи устали сеять страх,
На мертвую натуру с тыла
Спошли любезное свое
Блистательное воронье.
Лететь навстречу катастрофам -
Вот ваш от бури оберег!
Летите вдоль иссохших рек
И вдоль путей к седым голгофам,
Вдоль рвов и ям, где плещет кровь;
Рассыпьтесь и сберитесь вновь!
Кружитесь, тысячные стаи,
Слетясь зимой со всех концов,
Над тьмой французских мертвецов,
Живых к раздумью призывая!
О, вестник – совести тиран,
О, похоронный черный вран!
С небес сошедшие святые,
Рассевшись в сумраке гаёв,
Оставьте майских соловьев
Для тех, кого леса густые
Сковали путами травы -
Для тех, кто навсегда мертвы.
Перевод Б. Булаева
Восседающие в креслах
В провалах зелени сидят тупые зенки.
Недвижимая длань пришпилена к бедру.
Проказой-плесенью, как на замшелой стенке,
Испятнана башка – на ней бугор к бугру.
Уродливый костяк изломан, как в падучей.
А кресла – прутяной изогнутый обвод -
С утра до вечера баюкают скрипуче
Ублюдочную плоть, невыношенный плод.
Седалища чудил просижены до блеска -
Сверкают так, что хоть обойщика зови.
И поседелых жаб потряхивает резко
Злой озноб снеговой в негреющей крови.
Так безмятежен дух коричневой истомы,
Так немощь их телес заносчиво глуха -
Как будто, затаясь в набивке из соломы,
Им летний зной согрел вместилище греха.
А пальцам скрюченным и ныне почему бы
Побудку не сыграть, со страстью закрутив?
Нет, намертво свело – в колени вбиты зубы,
И брякает в ушах кладбищенский мотив.
Попытка чуть привстать для них подобна смерти.
Как злобные коты на схватке удалой,
Трясут лопатками и фыркают, что черти.
Но гаснет пыл бойцов – штаны ползут долой.
Заслышат чужака – трепещут ног кривули,
Наставят лысины бодливые быки.
И пуговицы их, летя, разят как пули,
И сверлят вас насквозь их дикие зрачки.
Глаза побитых псов отравою плюются;
Вас волокут на дно, победно вереща;
Незримые клешни мечтают дотянуться
До теплой слабины гортанного хряща.
Укрывши кулаки под бахромою сальной
Обтрепанных манжет, совеют упыри.
Им будоража нюх, как аромат миндальный,
Желанье мщения вздувает пузыри.
Когда суровый сон им веки плотно смежит -
Подсунув плети рук под любострастный зад,
Соитьем с креслами седая грезит нежить,
Приумноженьем тех, на чем они сидят.
Краями бороды зудящий член тревожа,
Cтрекозам вслед заслав плевки густых чернил,
Пыльцою запятых усеянные, рожи
Насилуют того, кто их обременил.
Перевод А. Кроткова
Голова фавна
В листве, в шкатулке зелени живой,
В листве, в цветущем золоте, в котором
Спит поцелуй, – внезапно облик свой
Являя над разорванным узором
Орнамента, глазастый фавн встает,
Цветок пурпурный откусив со стебля,
Вином окрасив белозубый рот,
Хохочет, тишину ветвей колебля:
Мгновение – и дерзок, и упрям,
Он белкой мчится прочь напропалую,
И трудно, как на ветках снегирям,
Опять уснуть лесному поцелую.
Перевод Е. Витковского
Таможенники
Честящие: «К чертям!», цедящие: «Плевать!»,
Вояки, матросня – отбросы и крупицы
Империи – ничто пред Воинством Границы,
Готовым и лазурь вспороть и обыскать.
С ножом и трубкою, с достоинством тупицы
И псом на поводке – едва начнет опять
Лес мглой, как бык слюной, на травы истекать -
На пиршество свое таможенник стремится!
Для нимф и для людей – един его закон.
Фра Дьяволо схватив и Фауста в потемках,
«Стой, – рявкнет, – старичье! Ну, что у вас в котомках?»
И, глазом не моргнув, любой красотке он
Досмотр устроит: все ли прелести в порядке?
И под его рукой душа уходит в пятки!
Перевод М. Яснова
Вечерняя молитва
Прекрасный херувим с руками брадобрея,
Я коротаю день за кружкою резной;
От пива мой живот, вздуваясь и жирея,
Стал сходен с парусом над водной пеленой.
Как в птичнике помет дымится голубиный,
Томя ожогами, во мне роятся сны,
И сердце иногда печально, как рябины,
Окрашенные в кровь осенней желтизны.
Когда же, тщательно все сны переварив
И весело себя по животу похлопав,
Встаю из-за стола, я чувствую позыв…
Спокойный, как творец и кедра и иссопов,
Пускаю ввысь струю, искусно окропив
Янтарной жидкостью семью гелиотропов.
Перевод Б. Лившица
Военная песня парижан
Весна являет нам пример
Того, как из зеленой чащи,
Жужжа, летят Пикар и Тьер,
Столь ослепительно блестящи!
О Май, сулящий забытье!
Ах, голые зады так ярки!
Они в Медон, в Аньер, в Банье
Несут весенние подарки!
Под мощный пушечный мотив
Гостям маршировать в привычку;
В озера крови напустив,
Они стремят лихую гичку!
О, мы ликуем – и не зря!
Лишь не выглядывай из лазов:
Встает особая заря,
Швыряясь кучами топазов!
Тьер и Пикар!.. О, чье перо
Их воспоет в достойном раже!
Пылает нефть: умри, Коро,
Превзойдены твои пейзажи!
Могучий друг – Великий Трюк!
И Фавр, устроившись меж лилий,
Сопеньем тешит всех вокруг,
Слезой рыдает крокодильей.
Но знайте: ярость велика
Объятой пламенем столицы!
Пора солидного пинка
Вам дать пониже поясницы.
А варвары из деревень
Желают вам благополучья:
Багровый шорох в скорый день
Начнет ломать над вами сучья.
Перевод Е. Витковского
Мои красоточки
Зеленоватый, как в июне
Капустный срез,
Сочится щелок, словно слюни,
На вас с небес,
Дождевики пятнает ваши,
Как жир колбас;
Уродки, вздерните гамаши -
И живо в пляс!
С голубкой снюхались мы сладко,
Соитьем губ!
С уродкой ели яйца всмятку
И суп из круп!
Белянка вызнала поэта
Во мне – тоска!
А ну, пригнись – тебе за это
Я дам пинка;
Помадой, черная сучара,
Смердишь – сблюю!
Ты продырявила гитару
Насквозь мою.
Я рыжую слюнявил свинку,
Как блудодей,
Заразой капая в ложбинку
Промеж грудей!
Я ненавижу вас, дурнушки,
До спазма вен!
Попрячьте титьки-погремушки
В корсажный плен!
И чувства, словно в ссоре плошки,
Крошите вдрызг;
А ну-ка – на пуанты, кошки,
И – громче визг!
Все наши вязки, наши случки
Забыть бы рад!
Прямее спины! Выше, сучки,
Клейменый зад!
И я для вас, мои милашки,
Слагал стишки?
Переломать бы вам костяшки,
Вспороть кишки!
В углах вяжите, паучихи,
Узлы тенёт!
И сам Господь в беззвездном чихе
Вам подмигнёт!
Луна раскрасит рожи ваши,
Как пиалы;
Уродки, вздерните гамаши -
Вы так милы!
Перевод А. Кроткова
Приседания
Полдневный час; в кишках почувствовав укол,
Таращится монах в келейное оконце;
Сияя, как песком начищенный котел,
Ему потухший взгляд дурманит злое солнце;
И головная боль, и так живот тяжел…
Ему не по себе – не греет одеяло;
Сползает с койки прочь, в коленях дрожь сильна;
Пожадничал старик за трапезой немало -
Да мал ночной горшок для грузного гузна;
Рубаху бы задрать повыше не мешало!
Дрожа, едва присел; ступнями в камень врос,
И пальцы на ногах заледенели резко;
На стеклах – желтизна, их выцветил мороз;
Он фыркает, кривясь от солнечного блеска -
Пасхального яйца алей бугристый нос.
Он вытянул к огню дрожащую десницу;
Отвисшая губа; тепло зудит в паху;
Штаны раскалены; назойливая птица
Тревожит изнутри больную требуху;
Он хочет закурить, да трубка не дымится.
Вокруг царит развал: убогий старый хлам,
Лохмотьями кичась, храпит на грязном брюхе;
Скрипучие скамьи по мусорным углам
Укрылись, как в траве огромные лягухи;
Буфет, оголодав, рвет пасть напополам.
И тошнотворный смрад, как тинное болото,
Всю келью затопил, и в черепе – труха;
Щетиной заросла щека, мокра от пота;
И ходит ходуном скамья – не без греха,
И бьет по кадыку тяжелая икота.
А вечером, когда накроет сад луна -
На розовом снегу рисуясь тенью серой,
Присядет задница, огнем окаймлена,
И любопытный нос, притянутый Венерой,
Уткнется в синь небес, не ведающих дна.
Перевод А. Кроткова