Замыслу Марка Захарова, патриарха театральной и кинорежиссуры, уже лет десять. Говоря по правде, мало кто верил, что на сцене респектабельного и в последние годы конъюнктурного «Ленкома» действительно может появиться «День опричника», мрачнейшая притча Владимира Сорокина о ближайшем будущем России. Однако невероятное случилось. И это событие, что ни говори. Постановка здесь - самого мэтра, а не его правых и левых рук, как нередко бывало прежде. В ролях заняты лучшие из лучших - от легендарного Леонида Броневого (его персонаж князь Собакин вставной и ненужный, но выезд актера на сцену в инвалидной коляске дарит залу несколько минут счастья) до темпераментного Антона Шагина (адъютант Федька). Государя Платона Николаевича и вовсе играют по очереди Дмитрий Певцов и Виктор Вержбицкий.

Действие, правда, перенесли «через 100 лет после премьеры», но кого это может смутить? К эзоповым ухищрениям давно привыкли все, в будущее никто не верит, а настоящее - вот оно, более чем наглядно и узнаваемо. Даже первая бросающаяся в глаза декорация, газовая труба с китайскими иероглифами, кажется атрибутом сегодняшним.

Декорации, раз уж зашла о них речь, в «Дне опричника» выразительные, пусть Алексей Кондратьев не обладает таким индивидуальным почерком, как покойный Олег Шейнцис, ушедший из жизни ровно десять лет назад - тогда же, когда родился замысел этого спектакля. Подвижные гигантские конструкции четко указывают на незначительность человека в рамках системы, часы идут назад, на стенах висят волчьи головы, посреди сцены возвышается ржавая ракета. В опричной России неважно, какой год: всегда здесь и сейчас. День опричника - и день сурка, он такой же, как остальные дни.

Во всяком случае, так было у Сорокина, ответившего своим днем бодрого палача на хрестоматийные 24 часа из жизни жертвы - основу основ неформальной советской литературы, солженицынский «Один день Ивана Денисовича». У Захарова все несколько иначе: его Комяга (Виктор Раков, абсолютно органичный в роли деловитого карателя) просыпается опричником, а закат встречает свободным человеком. В его жизни этот день поворотный.

Здесь первая и, вероятно, важнейшая претензия к ленкомовской инсценировке. Сразу можно было предположить, что апофеоз сорокинского гротеска, «опричную гусеницу», Захаров на сцену переносить не будет: какой возрастной рейтинг ни ставь, как ни закавычивай ритуальную гомосексуальную оргию в кругу спецслужбистов-убийц, все равно подведут под статью (а если нет такой статьи, придумают специально). Однако худрук «Ленкома» пошел дальше. Он ввел в сюжет любовную линию, сделав главной героиней - к финалу вырастающей и вовсе в Богородицу - вдову Куницыну и, соответственно, свою дочь и любимую актрису Александру Захарову.

Можно сколько угодно критиковать несколько однообразную манеру Захаровой или даже злорадно вспоминать ее возраст, якобы непригодный для романтического материала. Однако в этом театре она безусловная звезда, ее появление на сцене встречают едва ли не овацией; сама же условная стилистика режиссуры позволяет принять любое допущение в области кастинга. Но не в драматургии. Проблема с вдовой Куницыной в том, что она выводит сорокинское повествование в иную, не органичную ему плоскость. Выдающийся душегуб Комяга, даже гордящийся своим душегубством, вдруг предстает перед нами застенчивым мальчиком, который влюбился в незнакомую женщину - да так, что послал к чертям всю свою карьеру. В рамках самой общей театральной абстракции в такое не поверить никак, ни за что.

Чтобы стало понятно, вспомните «Убить дракона», последний кинофильм Захарова, где нежную деву Эльзу держал в невестах правая рука Дракона - карьерист и мерзавец Генрих. Играли их те же Захарова и Раков. Теперь представьте себе финал той истории, в которой Ланселот гибнет, а Генрих исправляется, предлагает Эльзе побег - и так влюбленные ускользают от тирана-ящера. Можно такое себе представить? Даже в полном надежд 1988-м, когда вышел фильм, - маловероятно. А сегодня, когда день опричника действительно настал, и подавно.

В остальном, как оказалось, эклектичная эстрадная эстетика «Ленкома» не так уж противоречит велеречивому монолиту филигранной сорокинской сатиры. В спектакле полно отсебятины, и часто веришь в нее без труда: если такого в книге не было, то могло бы быть. Номер с ясновидящей Прасковьей Мамонтовной (Татьяна Кравченко), помыкающей китайскими рабынями и топящей печь собраниями сочинений русской классики, - из числа таких. Как и дуэт государя - Певцов превосходно играет кого-то наподобие Дракона с его тремя разными головами, меняя интонационные регистры на ходу, - с его зятем, графом-извращенцем Урусовым (Александр Сирин). Фактурный Сергей Степанченко оказался идеальным Батей, приближенным силовиком. Лучшая роль спектакля, вне сомнений, принадлежит Ивану Агапову: его персонаж, загадочный Демьян Златоустович, выходит в начале первого и второго акта, чтобы выразительно прочитать залу проповедь из «Теллурии»: «Аще взыщет государев топ-менеджер во славу КПСС и всех святых для счастья народа и токмо по воле Божьей, по велению мирового империализма, по хотению просвещенного сатанизма…»

Макаронический волапюк Сорокина гениально передает кашу в мозгах, где сложное сплетение давно потерявших смысл штампов убило даже намек на любую идеологию или веру. Но Захаров противоречит писателю и самому себе: нет, не убило, и в кромешной тьме можно полюбить, и спастись тоже, а за ночью последует рассвет. Трудно сказать, чего больше в этом катастрофически неровном, но все же неординарном спектакле, прекраснодушия или отчаяния, идеализма или цинизма (ведь публика любит хеппи-энды). Ясно лишь одно: Сорокин искал и безошибочно нашел в обычном, похожем на нас человеке опричника, а Захаров все еще надеется отыскать в опричнике человеческое.

Марк Захаров ставит спектакль по повести Владимира Сорокина «День опричника»

Сенсационная новость. Марк Захаров ставит «День опричника» Владимира Сорокина, злую антиутопию о России будущего и новом Средневековье. “Ъ-Lifestyle” удалось договориться о встрече и расспросить худрука «Ленкома» об этой работе, а заодно об отношениях с властью, псевдопатриотизме и русской идее. О Константине Богомолове, разумеется, мы тоже спросили.

Марк Анатольевич, сейчас вы работаете над спектаклем по повести Владимира Сорокина «День опричника». Расскажите, что побудило вас взяться именно за этот материал.

Сорокин - удивительный писатель, эпатажный. Что-то может резать ухо и вызвать негативные эмоции, но при этом не отнять глубины. Его «День опричника» - это замечательная сатира, сегодняшние «Мертвые души». Сорокин описывает воображаемое российское государство. В программке будет значиться, что действие происходит через 100 лет после премьеры. Все-таки не 2027 год, как в оригинале. Хочется подальше, чтобы не нести излишней ответственности.

- Сорокина часто называют пророком. Параллели с сегодняшним днем, прямо скажем, пугающие.

К сожалению, сейчас непростой период нашей истории. Многие фантастические вещи вдруг обретают свое естество. В «Дне опричника» сконцентрированы фантастические моменты, которые, по мнению автора, могут восторжествовать в нашем отечестве. Некоторые наши комплексы, идущие от славянофильства и какого-то преувеличенного представления о достоинствах нашей истории.

- Вы шли к этой постановке девять лет. Почему именно сейчас?

Действительно, я давно пробовал приступить к Сорокину. Даже начал репетировать, но потом работу законсервировал. Мне показалось, что у меня что-то не складывается и я слишком глубоко залезаю в сферу власти. А мне, скажу вам честно, не хотелось бы обострять взаимоотношения московского театра «Ленком» и наших властных структур. Была взята пауза. Когда же захотел вернуться к произведению снова и обратился к Сорокину, у него почему-то возникло негативное отношение к этой идее. Он был уверен, что время уже прошло. Я стал рыться в справочниках, нашел любопытный факт: в 1842 году были опубликованы «Мертвые души». И стал убеждать Сорокина: «Ну, как же так, я вас считаю продолжателем традиций наших классиков, разве возможно, что “Мертвые души” в 1842 году были интересны, а в 1843-м или 1844-м уже никуда не годились». Убедил. Мы заключили контракт, и он согласился на то, чтобы я сделал все по-своему. Это как в кинематографе - он уступил свое право театру, разрешил нам сделать собственную сценическую версию.

- Вы сами написали инсценировку?

Да, я включил в нее «День опричника» и некоторые фрагменты из «Теллурии». Сорокину очень хотелось, чтобы была «Теллурия». Мне - нет, но я смирился. Там тоже есть интересные вещи. Хотя и уступающие «Дню опричника».

- Как вы обошлись со сценами насилия, гомосексуальными сценами?

С гомосексуальными сценами я, честно говоря, не стал связываться. Уж очень это проблема больная, сложная, многосторонняя. А что касается некоторых слов и словечек, которые Сорокин себе позволяет, мы на свой страх их оставили и произносим со сцены. Если не будет некоторой резкости, народной грубости, не будет и Сорокина. Так же, как в спектакле «Вальпургиева ночь» по Венечке Ерофееву,- текст произносится практически без купюр. Сейчас, правда, думаем, как снять фильм-спектакль. На телевидении железное требование - обойтись без «эдаких» слов. В некоторых случаях это реально. А в некоторых невозможно.

- Сорокин - злой писатель. Как вы считаете, может ли злая литература быть целебной?

Может. Сорокин, действительно, злой писатель, но у его текстов комедийная первооснова. Он по большому счету комедиограф, всегда посмеивается над своими персонажами. Так же, как смеялся Гоголь. Например, Плюшкин - это очень страшная фигура. Но и она в конце концов вызывает комедийное восприятие. Он - проявление некоторых сторон нашего национального характера. Кстати, замечательно, что Гоголь не ездил по городам России и не высматривал своих персонажей. Он писал в каком-то смысле о себе, о том, что в нем самом заложено. Это самое правильное и интересное. Думаю, что и Сорокин не бытописатель, а исследователь нашего сознания и подсознания.

Сегодня в Москве сделать спектакль, о котором критики напишут «надо смотреть», невероятно трудно.

- С каким настроением вы работаете сегодня. Смех над абсурдом вокруг или все-таки тревога и пессимизм?

Тревога и пессимизм присутствуют, но преобладает все-таки комедийное отношение ко всем этим историям. Я надеюсь, что Россия убережется от возможных перегибов. Не знаю даже, как это назвать, какое-то старомодное слово мне пришло в голову - перегибы сталинского периода. Нет, это не перегибы, это комплексы. Наши химеры, которые дремлют в сознании и при некотором стечении обстоятельств могут материализоваться. Не дай бог. Об этом и ставим спектакль.

- В советское время цензура свирепствовала, и ваши постановки запрещались. Не боитесь повторения?

Не боюсь. Хотя возвращение цензуры возможно. Но скорее расцветет самоцензура. В советское время это решалось где-то на уровне Политбюро, например, вопрос о «Юноне и Авось». Можно или нельзя ее показывать за рубежом. Сейчас идет перестраховка на нижних этажах нашего руководства. Но я надеюсь на лучший вариант. Что мы всегда сумеем сделать то, что хочется.

Вы сейчас говорите о «Ленкоме». А если говорить о тенденциях вообще, о новой театральной политике, о требовании ставить корректные постановки?

Меня озадачивает закон о культуре. Запланировать шедевр в кабинете руководителя невозможно. Надо помогать талантливым художникам (как определить, талантлив человек или нет, отдельный большой разговор), но оценивать с точки зрения закона нельзя. Если вам покажут современную живопись и потребуют ответить, где генеральная линия, а где побочные и нежелательные, вы не ответите. Это трудно. Вещи, которые сначала кажутся абсурдными, потом превращаются в многомиллионные полотна. «Черный квадрат» Малевича, если бы его в свое время провезли по нашим губерниям и спросили у простых людей «что вы думаете?», 80–90% отнеслись бы к картине как к злой шутке. А на самом деле это соприкосновение с космосом.

Чтобы поддержать таланты, вы пригласили в свой театр Константина Богомолова, а по слухам еще и Тимофея Кулябина?

Кулябина я поддержал в момент обострения взаимоотношений между ним и так называемой православной общественностью. Позвонил ему по телефону и сказал, что он может рассчитывать на наш театр. А что касается Константина Богомолова, безусловно, да. Мне было важно, чтобы труппа и артисты соприкоснулись с другой технологией, другим театральным мировосприятием. Это полезно, несмотря на все риски.

- Что вам близко в его эстетике, что, возможно, нет? Влияете ли вы на его работу?

Когда я приглашаю человека в театр, я не встреваю и не давлю. В моей жизни были такие моменты, когда я находился под давлением художественного руководства театров, где работал. Эту традицию мне не хочется распространять на «Ленком». Мне нравится богомоловское увлечение формой, его непредсказуемость. Эпатажность. Она необходима, чтобы театр был разнообразен. Но я понимаю, что это может не всем нравиться. «Борис Годунов» вызвал массу негативных отзывов. Но и позитивных тоже. Во всяком случае люди охотно раскупают билеты. Для сегодняшних рыночных отношений это немаловажно.

- Как реагирует труппа?

До меня резких откликов не доходит. И потом - после премьеры появляется пресса, где многих хвалят. А артиста надо хвалить. Он без одобрения существовать не может. Поэтому даже если сомнения и недовольство во время работы есть, потом они испаряются. Актерская радость и позитивные эмоции преобладают.

- Кто занят в «Дне опричника» из ленкомовских звезд?

Там у нас звезда на звезде. И это вызывает сложности во время репетиций, ко мне постоянно подходят с просьбами отпустить на съемки. Пока я отношусь к этому терпимо. Мы все-таки премьеру играть будем осенью, сейчас я готов пойти на компромиссы. Главную роль играет Виктор Раков, который очень вырос, стал надежным хорошим артистом. Играет Иван Агапов, Татьяна Кравченко, Александра Захарова, молодежь выходит в роли опричников. Пока на репетициях все это выглядит очень хорошо. Не знаю, что будет потом.

- Возникают ли во время репетиций какие-то споры?

Честно скажу, в меня так верят артисты, это даже иногда пугает. Поэтому никаких споров со мной не ведется, какую бы я глупость ни сказал, это воспринимается как вещь разумная. Потом я сам могу оценить неудачу. Спектаклем «Тиль» в 1974 году я завоевал прочный авторитет в труппе, и со мной никто не конфликтует.

- Вряд ли это можно расценивать как положительный момент.

Совершенно верно. Один-единственный человек, который мне грубил,- Григорий Горин. Только он мог сказать: «Марк, ну какую-то пошлятину ты делаешь, как тебе не стыдно, как ты мог это допустить». Но тут же, почувствовав мое смятение, говорил: «Надо так и вот так попробовать». Иногда подсказывал реплики в спектаклях, к которым не имел отношения.

- А вы сами человек сомневающийся?

К сожалению, очень. Я постоянно мучаюсь: а так ли, не так ли, будет ли это интересно. Сегодня в Москве сделать спектакль, о котором критики напишут «надо смотреть», невероятно трудно. Мы живем в поле информационных бурь, вихрей. В Москве 80 театров на бюджетном финансировании. И мы как-то в присутствии президента за вот этим вот круглым столом говорили о том, что, когда тебя спрашивает друг «куда пойти?», возникнет ну, пять названий, ну, шесть. Но не 80.

Театральное искусство не должно быть абстрактным. Кандинский создал замечательные полотна, но его пример в театре невозможен.

- Есть что-то, что вас радует в стране, несмотря ни на что?

Молодое поколение. Когда я занимался преподавательской деятельностью, я часто замечал, что мои ученики умнее, чем был я в их возрасте. Они не просто восхищаются мастером, они требуют к себе внимания, чтобы их научили и «упаковали». Глубоко изучают литературу, знают ее. Это умные люди. Правда, не все остаются в театральной сфере, уходят на телевидение, в кинематограф. Но это правильно. Кто-то мне рассказывал, что в Англии театральное образование дается с прицелом, чтобы человек мог устроиться не только в театр. Главное - сумма познаний в искусстве. Это и есть хорошее театральное образование.

- Большинство этих хорошо образованных и умных молодых людей предпочитают уезжать из страны.

Это проблема, требующая специальных и серьезных исследований. Когда-то во время гастролей «Ленкома» два наших артиста там остались. Один дублировал Караченцова, сейчас работает швейцаром в Америке. Вторая - способная актриса - у нее свое маленькое кафе на 3–4 столика. Незавидная, на мой взгляд, работа и карьера. Невозможно вписаться в западноевропейское или американское искусство, если ты воспитывался в России. Театральное искусство опирается на великий пласт культуры. Это источник, который питает человека всю его жизнь.

- Вы могли бы назвать себя патриотом?

Да, конечно. Только мне это слово не нравится. Очень часто люди бьют себя в грудь, объявляя себя патриотами. У меня это вызывает сомнения в действительности признания. Это как взаимоотношения с Богом и верой, вещь интимная. И проявляться она должна корректно, осторожно, умно.

- Все сегодня ищут русскую идею, если бы вам задали вопрос, в чем она, вы смогли бы ответить?

Солженицын верно сказал про необходимость беречь нацию, помогать тем людям, которые оказываются за пределами прожиточного минимума. Таких очень много. Большой долг у нашего руководства перед населением страны. И долг этот неоплаченный.

- Театр, которым вы занимаетесь всю жизнь, для вас это башня из слоновой кости или площадка для дискуссии?

От того, что происходит вне стен театра, нельзя абстрагироваться. И я уверен: должно входить корректными тонкими образованиями в спектакли, в искусство. Театральное искусство не должно быть абстрактным. Кандинский создал замечательные полотна, но его пример в театре невозможен.

- Главный урок от жизни, который вы получили?

Бережно относиться к своему здоровью. Ибо авторский театр так несправедливо устроен, что от самочувствия главного человека, худрука очень многое зависит. Если встал утром с головной болью или у тебя температура, это отражается на работе большого коллектива, который не виноват в том, что ты заболел.

Наталья Витвицкая

— казалось бы, на антиутопиях и постмодернистской сатире писателя выросли и сформировались другие, более поздние поколения. Интересно, что поставил именно сейчас — в принципе, Сорокина ставили: в Театре на Юго-Западе, в «Практике». Но ставили мало и давно — во времена, когда мат еще не запрещали законодательно, а надрывные разговоры про духовность казались еще дурным тоном. В Театре на Юго-Западе шли «Dostoyevsky Trip» и «Щи», в «Приюте комедианта» ставил «Не Гамлет» по пьесе «Дисморфомании», в Национальном театре Варшавы Константин Богомолов делал «Лед» (а сейчас снимает фильм по рассказу «Настя»).

И все же сегодня, в 2016 году, сама фамилия Владимира Сорокина на афише буржуазного «Ленкома», куда богатая публика приходит смотреть на звезд, кажется вызовом и пощечиной общественному вкусу.

Собственно, показательна и реакция премьерной публики — «День опричника», как любой, в общем-то, современный материал, не объединяет, а, наоборот, становится объектом полемики. На «Дне опричника» большая часть зала сидит тихо, напряженно, многие — с растерянными лицами: слишком уж непривычен и сам материал, и язык; слишком не вяжутся все эти публицистические игры с низовой культурой с репертуаром «Ленкома» последних лет (если не брать во внимание спектакли , которые все же были каким-то отдельным театром на этой площадке).

В очевидном конфликте с настороженным большинством — группки просвещенных, рассеянных по залу: то там, то здесь раздается оглушительный, но, в общем, довольно одинокий, понимающий и сочувственный смех.

Ленкомовский Сорокин, несмотря на серьезные пертурбации, произошедшие с оригинальным текстом, при всех своих зрительских качествах — динамичном ритме, ярком, почти шутовском иногда существовании актеров, обилии юмора, порой грубоватого, — создает в зале поле для дискуссии.

«День опричника» в «Ленкоме» — это не инсценировка. Это самостоятельная пьеса, написанная в театре, в основе которой — избранные места из двух повестей Сорокина.

Помимо «Дня опричника» здесь опознаются тексты из «Теллурии»: молитва государева топ-менеджера, в которой все «измы», все возвышенное и низкое, сиюминутное, слились в густой ералаш, предваряет и первый, и второй акт спектакля.

В расшитом облачении церковного иерарха начинает с пафосом и благостью, чтобы к финалу в отчаянии сбросить с себя головной убор и прыгнуть в бездну; во втором акте его тон — тон полусумасшедшего диктатора, глаза блуждают по залу, а в речи латынь мешается с немецким.

Повесть Сорокина — трезвая футурология, подробное описание российского государственного устройства в ближайшем будущем, антиутопия, которая к 2016 году в каких-то своих важных деталях оказалась пророческой.

Недаром еще недавно в интернете встречались шутливые просьбы к Сорокину больше ничего не писать, так как едкие его сатиры оборачиваются реальностью, в которой приходится жить.

Даже радиопередача «Русский мат в изгнании», которую опричник Комяга слушает на вражеской, эмигрантской волне, отозвалась в соответствующих недавно принятых законах. Повесть Сорокина описывает будничность, описывает нравы новой элиты, новую иерархию и идеологию, слепленную из огосударствленной веры, из кастрированной истории, имперских комплексов и ненависти к чужому. Описывает реальность, в которой дремучее Средневековье подружилось с новыми технологиями, а патриотизм — с круговой порукой и экономикой, выстроенной «по понятиям» из 90-х.

В мире Сорокина все одним цветом, и каждый персонаж встроен в систему. В спектакле Захарова не будничность, но приключение, и здесь, как в традиционной пьесе, конфликт очевиден и добро в открытую противостоит злу.

Герой Виктора а опричник Комяга отказывается от почетной привилегии первым насиловать вдову обезглавленного сотника, попавшего в опалу. Та, в свою очередь, бравируя дерзостью, просит заступничества, просит вернуть ребенка, которого государев целовальник манерный Аверьян забрал, как полагается, в приют. Пережив ряд передряг, встретившись с государем, царицей, слетав к ясновидящей Прасковье Мамонтовне, Комяга и его верный адъютант Федька оказываются в опале. В финале вдова сотника Куницына, как из 2137 года, прижимает к себе кулек с младенцем и молится, опустившись на колени. Все трое бегут они по скользящей дорожке в надежде вырваться из системы, добраться на белом коне до океана.

А за их спинами, прижавшись к кулисам, помахивают копьями и деревянными молотами опричники и сжимают в руках микрофоны журналисты в серых пиджачках и рыжих, хипстерских, брюках.

Расстановка сил в спектакле подчеркнута и манерой существования актеров — пожалуй, только Раков и , играющий Федьку, лишены здесь очевидно комических черт: Комяга — обобщенный образ человека, не порабощенного драконом (именно фильм Захарова «Убить дракона» по притче Шварца вспоминается, когда смотришь этот спектакль), даже сквозь его конформизм, сквозь его недалекость пробиваются естественные движения души. Все остальные — именно персонажи, маски, вылепленные с разной степени подробности и оригинальности.

Государь Платон Николаевич в исполнении — целая серия разных личин: от картавой пародии на киношного царя, встающего на цыпочки, дабы продемонстрировать военную выправку, до отечественного хама, рявкающего на подчиненных.

Ясновидящая Прасковья () на троне из неотесанных бревен словно персонаж из сказки «Про Федота-стрельца» Филатова, былинная ведьма советского похмельного розлива. Кричит на китайских щебечущих прислужниц, «зассых поднебесных», ругается смачно и заковыристо, да и вообще говорит репризами. Впрочем, и вся ее роль, выстроенная грубо, репризно, как будто отдельный, вставной номер спектакля. Самым интересным получился Урусов, попавший в опалу зять государя, уличенный в извращенных пристрастиях, — играет его подробно, со множеством характеристик: осторожно пристраивается к покровителю; как нашкодивший школьник, теребит модные брючки, говорит аккуратно, по-змеиному, шажки тоже делает опрятные, мелкие, и весь он какой-то скользкий, текучий — бог мимикрии.

Спектакль Марка Захарова меняет не только сюжет, но и язык Сорокина: в повести «День опричника» мата совсем немного (так как запрещен законом государевым), зато он яркий, емкий, сухой.

Персонажи спектакля разговаривают по-другому — на полуцензурном сленге, с множеством производных от известных корней, с какими-то эвфемизмами, звучащими как-то мусорно, как-то гораздо противнее, чем мат как таковой.

Впрочем, в этом насилии над сорокинским языком тоже можно увидеть смысл: это про то, как забота о чистоте и благонравии вкупе с идеологической узостью и цинизмом делает из живого неживое, заменяя природное слово натужно сочиненной конструкцией.

Записки дилетанта.

53. Ленком. День опричника (Владимир Сорокин). Реж.: Марк Захаров.

Старческий маразм.

Долго не мог попасть в "этот театр" по причине дороговизны и собственной установки никогда не платить более тысячи рублей за билет. Почти плюнул на эту затею, но, вот, случилось, сижу на балконе рядом с будкой звукорежиссёра на сиденьях более тесных, чем в самом захудалом чартере. Знай сверчок свой шесток, как бы намекает респектабельный театр...

Публика в театре однородная, крайне колоритная, сытая, по виду - поголовные слушатели Эха Москвы... Хотя, может и в спектакле тематическом дело.

За соседним столиком буфета немолодая компания разогревается принесённой с собой бутылкой коньяка; хотя по себе знаю, что перед театром много пить нельзя, всё восприятие насмарку пойдёт, значит сегодняшний вечер для них скорее светское времяпрепровождение, мультурная тусовка, модный спектакль.

Уж с чем с чем, а с коммерческой жилкой в Ленкоме порядок - сначала впарили программку за 200 рублей, а после выяснилось, что без журнала в нагрузку (с ехидно улыбающимся Михаилом Ефремовым на обложке) она в два раза дешевле; через пять минут в буфете недодали сдачу за кофе из порошка...
------------
Сразу стоит сказать, что к интеллектуальной сатире Сорокина спектакль не имеет, кроме названия, никакого отношения. Уже ставшее знаменитым, оно - лишь торговая марка, способ вскарабкаться на чужие плечи.

Пошлятина и режиссёрская отсебятина (которой чуть менее, чем процентов девяносто) вызывают оторопь с самого начала. Понимаешь, что изящно, метко, оскорбительно, с настоящим пониманием описать кунсткамеру под названием Россия может только свой, русский человек, кем и является Сорокин. Всё остальное - только обиженный собачий лай, в данном конкретном случае отягощённый творческой, физической и интеллектуальной импотенцией, вызывающий лишь презрение. Даже не желчь, а слабые толчки мочи, изливающиеся на собственные штаны. На большее запалу не хватило.

Видны насквозь потешно высмеиваемые страхи и мелкие фобии режиссёра: грубая сила, мигалки с сиренами, кавказцы и так далее. Нарочиты и примитивны символы - труба, ракета...

Характерна #шуткаотмарказахарова, когда посланный "в жопу" персонаж ищет рекомендованную дорогу по Яндекс-навигатору. Не знаю, что творилось с рафинированным Сорокиным, увидавшим своё детище на ленкомовской сцене. Надеюсь, хоть компенсация от дорого и престижного театра была соответствующей.

Неожиданно показанный небезнадёжным главный герой Комяга (Виктор Раков) не выглядит ни настоящим, ни логичным, а его вымученные диалоги с безобразно матерящейся, словно базарная торговка, вдовой Куницыной (Александра Захарова) заставляют шевелится волосы на голове, вызывая горечь.

Грассирующий, клоун "Государь", в исполнении Певцова, выдуманный режиссёром, вызвал лишь мучительные приступы позора за происходящее на сцене. А зацикленность на примитивности и тупости дегенератов-опричников – являлась лишь отблеском режиссёрского бессилия, показателем творческого уровня. И зачем так позориться? Уйти надо вовремя...

Спектакль Захарова что жидкая, тухлая баланда из рыбных консервов названная «Царской ухой». Не причудливый мир, а жалкая, уродливая, плоская карикатура. Злая, едкая, глубокая, изобретательная сатира, превратилась в сельский капустник с хохотом недалёкого зала под намеренно акцентированные "бздёхи" и "фаллосы", т.е. в предельно низкий жанр.

Маркзахаровский «День опричника» - брезгливый бред больного деменцией старика по поводу прочитанной десять лет назад хорошей книги.

И это, конечно, испытание - понять всё с самого начала и сидеть, мучительно дожидаться антракта, чтобы сбежать. Становится понятно, что попасть на хороший спектакль в наше время - задача не из простых. Но если исключить из выбора ленкомовский, по мотивам повести "День опричника" – шансы, безусловно вырастут. На 1/390-ю. Да, именно столько сегодня театров в Москве…

П.С. Да, и особенно комичным выглядит обличение опричнины в театре, директор которого, Марк (тоже) Варшавер – известный любитель ездить на чёрном внедорожнике с номерами «АМР» по тротуару и устраивать разборки с прохожими, не бросающимися из-под колёс врассыпную. Россия...

#запискидилетанта
#деньопричника
#сорокин
#владимирсорокин
#ленком
#импотенция
#яухожу
#собакалаеткараванидёт
#театр
#рецензия
#театральнаярецензия

А под ней — мыслитель и патриот Демьян Златоустович (Иван Агапов) в черно-золотой парче возглашает здравицу всему, на чем стоит (помимо трубы в Китай) опричнина 2137 года:

— Аще взыщет государев топ-менеджер во славу КПСС и всех святых для счастья народа и токмо по воле Божьей, по велению мирового империализма, по хотению просвещенного сатанизма, по горению православного патриотизма… за доллары и за евро, за смартфоны седьмого поколения, за вертикаль власти и за надлежащее хранение общака…

Ползет черный бамбуковый занавес. В «Дне опричника» Русь-2137 живет по фэншую. Сценография Алексея Кондратьева точно передала смесь модной китайщины, золоченой попсы и глухих дубовых тынов с аршинными гвоздями. Элитными гвоздями, конечно. Теллуриевыми.

«Коренные» опричники, устрашающая команда псов государевых в соболях и камуфляже, штурмуют на Рублевке дом «столбового» финансиста, запустившего лапу в сингапурские счета.

Воет синяя мигалка. Орел-опричник Комяга (Виктор Раков) командует, ординарец Федька (Антон Шагин) преданно суетится при нем. Из-под кошмы (тут в каждой шкуре, бревне, гильзе — скрытая камера) глядит одутловатое, истинно державное лицо командира Бати (Сергей Степанченко).

И конечно: в этой сцене есть оторопь совпадений. Хотя написан «День опричника» в 2006-м.

Где-то в Тобольске пляшет по-хлыстовски с китайскими сенными девками Распутин XXII века — ясновидящая Прасковья Мамонтовна в расшитом кафтане с лалами-яхонтами (Татьяна Кравченко). Печи в ее горницах топят русской классикой: больно ярко горит, особенно Чехов.

В богатом кресле на колесах выезжает воевода Собакин — Леонид Броневой. Почти весь цвет труппы «Ленкома» занят в «Дне опричника», от Броневого до Антона Шагина. (Шагин легко мог бы сыграть не ординарца Федьку, чистого сердцем, как Петруша Гринёв, в мыслях не держащего предать ослушника Комягу, — а куда более подколодный, опричный и интересный характер.)

Самая сложная роль — у Дмитрия Певцова. Его царь Всея Руси грустен, как его же Чичиков.

Государь Платон Николаевич, кремлевский сиделец в антиутопии Сорокина, является опричной гвардии в «машере» полярного волка. Под ней однако же серый костюм и усталое лицо приличного и неглупого господина. Знающего цену своей камарилье: от катов до графьев. Он благословил (ежели не вызвал к жизни) эту густую смесь озлобленной «самобытности», отгородившуюся от мира стеной на западной границе Руси, фальшивого «духа благолепия», самоварного золота, дозволенного насилия, слежки всех за всеми и общей бесовской пляски.

Но, кажется, верит, что держит этот мир (способный выжить только в бревенчатой теплице за Западной стеной, откуда и верность государю) в твердых руках, — пока его не крючит падучая. И мизансцена государева гнева переходит почти в картину «Иван Грозный убивает своего сына».

В первом акте фантасмагория Сорокина работает эффектно, с устрашающей силой. Чему не мешают и лихие реплики «от театра»: в «Шереметьеве» продают с лотков подарочное издание «Русский мат в изгнании», ординарец Федька деловито объясняет вещунье Мамонтовне: «Современных драматургов-то, матушка, у нас еще на Яблочный Спас перевешали».

Во втором акте, кажется, сам театр не выдерживает жути сорокинских гипербол. И срочно прорубает в дубовых плахах «Дня опричника» окно к свету.

В инсценировке «Ленкома» брутальный опричник Комяга не питает похоти к вдове вздернутого Комягой лично столбового банкира Куницына. Тут опричник постепенно понимает, что любит вдову Куницыну (Александра Захарова) всерьез. Нарушив тем самым опоры бесчеловечного мира державной клюквы с АКМами на виду и офшорными счетами под половицей: жалеть жертв здесь нельзя, любить тем более. В финале герои бегут. И спасаются.

После прогона Марк Анатольевич Захаров рассказал «Новой газете» о премьере:

— Марк Анатольевич, как вы пришли именно к этой повести Сорокина?

— «День опричника» я прочел давно: задолго до работы над этим спектаклем. Это давний замысел. Я не раз переписал инсценировку. Мы много общались с Владимиром Георгиевичем Сорокиным. Причем в определенный момент автор выразил озабоченность.

Ему казалось, что в первый раз я начал работать над спектаклем «День опричника» вовремя и своевременно. А сейчас — то есть на момент того нашего разговора — острота темы ушла.

Я Сорокину возразил. Гоголь написал «Мертвые души» в 1840-х. Они, конечно, были злободневны для современников. Но неужели в 1860-х, после освобождения крестьян — и даже после всех реформ Александра II, — «Мертвые души» перестали быть актуальны?

Мне казалось, что Владимир Георгиевич заблуждается. Это часто бывает у авторов: им трудно оценить значение своих книг. И мы договорились, что театр выкупает у писателя права на сценическую версию «Дня опричника» и «Теллурии». Темы этой книги тоже включены в спектакль. В «Теллурии» есть страницы удивительной прозы! Финальная любовная сцена опричника Комяги с вдовой Куницыной взята оттуда. И монологи нашего Демьяна Златоустовича — это тоже «Теллурия». Ну а дальше… сценическую версию книги я, естественно, старался стилизовать «под Сорокина», сохраняя его мысли и его лексику. Но в чем-то и фантазируя.

— То есть несколько лет назад самому Владимиру Сорокину Западная стена и добровольное сожжение гражданами загранпаспортов на Красной площади в «Дне опричника» казались чрезмерными гиперболами? Автор начинал думать, что его антиутопия 2006 года устарела?

Однако Отечество сделало резкий поворот… и пошло прямо в расставленные «Днем опричника» сети. Фантасмагории Сорокина (та же Западная стена) стали куда как ближе к реальности…

— Да, это удивительно. Как иногда человек опережает свое время… Конечно, у Сорокина присутствует некое предостережение нашему сознанию общественному. А наше сознание общественное — по моему ощущению — сдвинулось за последнее время. От некоторого нормального состояния (если оно и было таковым) — в сторону излишней героизации любых исторических персонажей… «Все, что было с нами раньше, — замечательно!» Упорствуем…

Отсюда, я думаю, и этот злополучный памятник Ивану Грозному в Орле — и еще некоторые акции. Это все-таки — псевдопатриотизм. Не настоящая любовь к стране. А настоящая любовь всегда требует правды и… пусть безжалостной, но трезвой оценки того, что было.

Так можно ведь поставить памятник и Лжедмитрию…

— Которому? Их было два.

— Да, два. И обоих матушка царевича Димитрия узнавала… Не важно: так и поставить. Двум.

Но вернемся к «Дню опричника»: Сорокин щедро, зло, ярко фантазирует на тему того, что может произойти с нами, если наше славянофильство, доведенное до абсурда, — заставит забыть все трезвые размышления о пути, который прошла Россия. И восстанет из фимиама прошлому этакое черное облако.

Замечательно то, что Сорокин свою антиутопию написал с юмором. Он, возможно, черный. Он эпатирующий. Но «День опричника» и «Теллурия» блестят яростным остроумием — и видно, что автор не относится к написанной им картине со «звериной серьезностью». Тут много иронии.

— Вы не слишком великодушны к опричнику Комяге? В финале спектакля «Ленкома» он становится прямо-таки защитником вдов и сирот, покаявшимся богатырем на белом коне. У Сорокина этот герой — иной. Ни о каком покаянии и любви к жертве там нет речи.

— Здесь, может быть, и есть некоторая фантазия театра. Хотелось показать образ в движении. Ведь иногда — хотя это еще недостаточно часто случается в нашей действительности — люди начинают по-иному оценивать свой путь и себя. И мы взяли на себя смелость показать такое преображение «коренного опричника». Сначала он истово выполняет все приказы. Но постепенно растет сомнение, даже внутренняя мука. А потом Комяга уходит от своего черного ремесла.

— В 2001 году вы поставили пьесу Григория Горина «Шут Балакирев». Спектакль завершался молитвой Петра I (Олег Янковский) за Россию: «Давай! Напрягись… Все силы собери!»

Я брала тогда интервью у Олега Ивановича. Он сказал, что в каждом спектакле «Шута Балакирева» молится о стране, просит ее ожить, вылезти на свет — всерьез и в полную силу.

В 2016 году «День опричника» тоже завершается молитвой у рампы. Героиня Александры Захаровой просит Богородицу об одном: дай спастись, убечь отсюда с грудным дитём…

— Нет, я не продумывал эту параллель. Она случайно сложилась.

Но я думаю, что и после нас люди, живущие в христианской культуре, — будут молиться. За наше счастье, за наше развитие. За наши мозги, которые должны оздоровиться. Выкинуть из себя все химеры и все то, что тянет нас на дно. Или вспять.

— Какое из предостережений Сорокина (в «Дне опричника» и «Теллурии» их много, они срастаются в жуткую целостность) кажется вам самым грозным и самым важным?

— Самое ужасное было бы — воистину, как «альтернативная Россия» «Дня опричника», — отгородиться от всего мира. Считать себя особой — неприкасаемой и прекрасной — страной. И единственно правым во всем народом. Все остальные заблуждаются на нашей планете. Мы — нет.

Вот если послушать в последнее время некоторых наших аналитиков, то выходит, чуть ли не все страны впали в неслыханную ересь и деградацию. А мы — спасительный остров.

Куба — остров свободы, а мы — остров добродетели. Где, если верить этим людям, царит сплошное благолепие, правдолюбие и процветание. И возрастание. Духовное, прежде всего…

Этот морок, эта неколебимая патриотическая сытость, фальшивая уже потому, что ее носители совершенно в нее не верят, — очень хорошо описана в «Дне опричника». Она и кажется страшной.