О выдающемся американском писателе, нобелевском лауреате Эрнесте Хемингуэе так много написано, что добавить нечто новое можно только в результате кропотливого исследования. Но талант писателя, активность его жизненной и творческой позиции, наконец, обаяние личности по-прежнему привлекают к нему внимание публицистов, журналистов, кинематографистов.
Известному журналисту и литератору И.А. Михайлову довелось многое узнать о Хемингуэе, посетить места, связанные с его жизнью и творчеством, ознакомиться с ранее неизвестными документами и свидетельствами, в частности, с недавно рассекреченным досье писателя из архивов ФБР.
Недавно в издательстве «Иностранная литература» вышла книга И.А. Михайлова «Роман с жизнью Эрнеста Хемингуэя». В ней нашли место новые подробности биографии писателя, представшего на широком фоне общественно-политических событий, определивших облик XX века. Однако особая удача биографа в том, что образ Хемингуэя - бесстрашного воина, неутомимого путешественника и покорителя сердец - неотделим от размышлений о самой природе его творчества.
Есть два пути для писателя. Можно выдумать некую историю и силой своей фантазии заставить в неё поверить. А можно ничего не выдумывать - писать только о том, что пережил, перечувствовал и очень хорошо знаешь. Хемингуэй выбрал второй путь - главным для него была суровая правда жизни. Только такую литературу он считал достойной своего читателя-современника. Но, прибегая к своему личному опыту, он смотрел на себя и события своей жизни через магический кристалл искусства. И несомненное достоинство книги в том, что биограф, показывая своего героя во всём разнообразии и сложности его жизненных связей, даёт почувствовать писательскую целеустремлённость и бескомпромиссность, неотъемлемую от гражданской чести и совести.
Предлагаем вниманию читателей одну из глав книги.
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ жизни Э. Хемингуэя и его трагический уход оставили немало вопросов и секретов. Так, даже сегодня не до конца ясно, чем был болен писатель. Остаётся вопрос: как деятельность Федерального бюро расследований (ФБР) США смогла повлиять на выводы медицинских специалистов и лечение писателя?
Вся последовательность действий врачей в Кетчуме, жены Мэри, психиатров в Нью-Йорке и клинике Майо в Рочестере убеждает в том, что никто из них не захотел отнестись к состоянию пациента системно и комплексно. Ни Мэри, ни многие друзья Хемингуэя, ни врачи не попытались услышать Хемингуэя, сопоставить проблемы, которые волновали и беспокоили писателя в 1960-1961 годах. Но, справедливости ради, следует признать, что поставить точный диагноз было очень сложно - на выводы врачей прямо или косвенно повлияла деятельность могущественной, но не медицинской организации…
Через 20 лет после смерти писателя руководство ФБР раскрыло архивное дело, которое было заведено на него ещё в 1942 году. Известно также, что Эрнест Хемингуэй, ещё начиная с Гражданской войны в Испании, находился под пристальным вниманием спецслужб США.
Из знакомства с архивными материалами стало известно, что могущественный директор ФБР Джон Эдгар Гувер, возглавлявший его бессменно 50 лет, регулярно лично получал конфиденциальные и секретные сообщения о деятельности Э. Хемингуэя и его окружении. Ещё при жизни писателя ходили слухи, что Гувер не был поклонником творчества писателя, очень скептически относился к деятельности и политическим заявлениям Э. Хемингуэя, который не раз высказывал симпатии в адрес деятельности коммунистов, сотрудничества с СССР во время Второй мировой войны, поддержал победу революции на Кубе в 1959 году…
Но и Хемингуэй, узнав об акциях американской спецслужбы против вернувшихся после Гражданской войны в Испании волонтёров из США, назвал в 1940 году ФБР «американским гестапо».
При всей роковой роли ФБР в судьбе Э. Хемингуэя архивы дают возможность исследователям лучше понять сегодня некоторые решения писателя, его выводы и атмосферу вокруг него. Так, один из агентов в 1942 году прислал Джону Э. Гуверу сообщение, в котором говорилось, что бывшая жена писателя Полин Пфейфер и её родная сестра Вирджиния неоднократно выражали симпатии германским фашистам и их порядкам. Они заявляли, что Америке необходим такой лидер, как А. Гитлер. Это сообщение подтверждает тот факт, что ФБР осуществляло наблюдение не только за писателем, но и за близкими Хемингуэя. Данные факты дополняют и аргументы в понимании причин развода писателя со второй женой. Трудно представить, чтобы Э. Хемингуэй с его последовательной и открытой антифашистской позицией мог бы мириться с подобными рассуждениями и симпатией собственной жены к фашизму.
Особенно интенсивно наблюдение ФБР за деятельностью Э. Хемингуэя велось во время Второй мировой войны. Это был период, когда он, находясь на Кубе, организовал свою «Плутовскую фабрику». Информацию о его деятельности по поиску немецких подводных лодок и немецких агентов, членах его «команды» посылал из Гаваны атташе посольства США по юридическим вопросам Рэймонд Аедди.
Будучи специальным агентом ФБР, он получил приказ самым подробным образом информировать руководство Агентства о деятельности всемирно известного писателя. Когда на Кубу в 1942 году приехал Густаво Дюран, друг Хемингуэя и бывший генерал испанской республиканской армии, в Вашингтон были отправлены секретные сообщения о его сотрудничестве с «командой» писателя, в которой было немало испанских республиканцев. Это продолжалось и тогда, когда Дюран был приглашён на работу в американское посольство в Гаване. В 1943 году по инициативе Э. Гувера деятельность Хемингуэя и его товарищей по выслеживанию немецких субмарин и агентов была прекращена.
В 1971 году бывший американский посол на Кубе Спрюилл Брейден написал книгу «Дипломаты и демагоги». В ней он особо отметил, что Хемингуэй создал во время войны прокрасную организацию, которая активно помогала посольству США и американскому командованию…
В досье ФБР имеется подробная информация агента даже о лечении писателя в клинике Майо в 1961 году в Рочестере. Агент доложил своему руководству, что Хемингуэй находится в медицинском центре под именем Джордж Сэйвир. В сообщении отмечается, что писателя лечат электрошоком. Из этого следует вывод, что среди врачей Хемингуэя были информаторы и, возможно, сотрудники ФБР. Методы лечения и нагрузки на пациента были известны экспертам спецслужбы. Они не могли не понимать, что здоровью Хемингуэя наносится катастрофический ущерб.
Неизвестно, когда писатель обнаружил надзор за ним. Знакомство с рассекреченными документами свидетельствует, что Хемингуэй начал говорить об этом вскоре после Второй мировой войны. И его подозрения в результате оказались верны. Никакой мании преследования не было, а было налажено целенаправленное наблюдение ФБР за жизнью и деятельностью писателя. В этот период в США активно действовала комиссия конгресса по расследованию антиамериканской деятельности. Всех, кого подозревали в членстве в Коммунистической партии или симпатиях к идеям социализма, увольняли с государственной службы и преследовали…
В ТЕ ГОДЫ из Америки вынужден был уехать всемирно известный театральный режиссёр Б. Брехт, не захотел мириться с такой ситуацией гениальный актёр Ч. Чаплин, переехав в Швейцарию. Тысячи американцев прошли через унизительные допросы, увольнения, тяготы и тюремные заключения. Возможно, благодаря тому, что Хемингуэй жил на Кубе, из-за своей открытой позиции писатель не попал в «чёрные списки» комиссии. Но то, что за ним до самой смерти продолжали наблюдение агенты ФБР, свидетельствует, как власти США опасались деятельности и взглядов великого писателя.
Удивительно, что его жена Мэри, которая всегда прислушивалась к оценкам и выводам мужа, не захотела проанализировать его аргументы и убеждённость, что им настойчиво интересуются спецслужбы. Более того, она без тени сомнения была убеждена, что подозрения Хемингуэя - это навязчивые, маниакальные идеи, и передала эту убеждённость лечащим врачам.
Если проанализировать всё то, что объективно беспокоило Хемингуэя, выясняется, что, кроме гипертонии, проблем с печенью и с почками после авиакатастроф, писатель длительно переживал сильную возрастную гормональную перестройку организма. Это состояние называют андропаузой, или в быту - мужским климаксом. Вызванное возрастным андрогенным дефицитом, это состояние часто сопровождается страхами, видениями, депрессией, бессонницей, головными болями… всем тем, чем и страдал писатель.
Препарат резерпин, который Хемингуэю назначали врачи, он принимал немало лет. Это средство, по мнению экспертов, могло усугублять его состояние. Резерпин позже был запрещён во многих странах.
Возрастные изменения и убеждённость Хемингуэя, что за ним следят агенты ФБР, совпали по времени. Врачи, не утруждая себя анализом или дополнительными исследованиями, вынесли однозначный вердикт: у пациента маниакально-депрессивный синдром. Консультации опытных эндокринологов, привлечение к лечению известных психиатров могли бы помочь Хемингуэю справиться с непростым состоянием гормональной перестройки, но этого сделано не было. Врачи-психиатры из клиники Майо были не лучшими специалистами в своей области в США.
Но даже при поставленном диагнозе лечение писателя вызывало и вызывает сегодня недоумение и удивление многих медиков. Решение врачей клиники Майо применять электрошок при статистике, что эти процедуры у десяти процентов больных заканчиваются летальным исходом, не может не удивлять. В 1960-е годы уже существовали медицинские препараты, которые могли справиться с состояниями таких больных, не нанося большого вреда работе головного мозга.
В процессе «лечения» в клинике Майо были проведены одиннадцать процедур и позднее ещё две, которые привели к безвозвратной утрате памяти Хемингуэем и потере возможности заниматься творчеством. Прекращены эти процедуры были только после решительного требования самого Э. Хемингуэя. Можно лишь удивляться, что Мэри, зная, как болезненно переносил муж сеансы электрошока (он похудел более чем на 20 килограммов), имея представление об их тяжёлых последствиях, допустила проведение такого варварского лечения.
В юриспруденции существует понятие: доведение до самоубийства. Если сама Мэри не понимала масштаба угрозы лечения электрошоком, то директор ФБР Джон Э. Гувер и его помощники, получавшие информацию из клиники Майо, хорошо сознавали, чем грозит всемирно известному писателю такое «лечение». Понимали, но не остановили врачей…
Лишив памяти и возможности творчества, Хемингуэя обрекли на постоянную депрессию. Статистика говорит, что выход из этой ситуации пациенты ищут самый трагичный. Изучив характер писателя, в ФБР без труда могли просчитать, что он мог найти только одно решение для себя - совершить самоубийство. И это произошло утром 2 июля 1961 года.
Первоначально Мэри убеждала полицейских, журналистов и знакомых, что муж погиб случайно, выстрелив при чистке ружья. И только по прошествии месяцев стало ясно, что писатель покончил жизнь самоубийством.
Но ФБР продолжало пытаться сводить счёты с Хемингуэем и после его смерти. В досье на писателя имеется статья журналиста и критика В. Педлера от 17 июля 1961 года, напечатанная в «Джорнэл Америкэн». Работавший под покровительством Э. Гувера журналист написал менее чем через две недели после смерти великого писателя, лауреата Нобелевской премии, что он, Педлер, считает Э. Хемингуэя одним из худших деятелей литературы, писавших на английском языке…
В США находилось немало критиков, которые продолжили нападки на творчество великого писателя после его смерти: Дуайт Макдоналд уверял в своих статьях, что Хемингуэю удавались лишь рассказы, Джон Томпсон из Нью-Йорка в своих критических изысканиях пришёл к выводу, что писателю удался лишь роман «И восходит солнце», а также несколько рассказов. Повесть-притчу «Старик и море» он даже не заметил. Лесли Фидлер написал, что Хемингуэй прославлял только смерть и пустоту…
ЦЕЛЬ НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛЕЙ в литературе и врагов Хемингуэя в ФБР абсолютно ясна. Писатель, как известно, может умереть дважды: физически и когда его творчество и книги предают забвению.
Не стремясь понять его замыслов, его творческой философии и особенности стиля, эти критики делали всё, чтобы извратить и принизить творчество Хемингуэя. В июне 1967 года публицист и литературовед Малкольм Каули опубликовал в журнале «Эксвайр» статью под заголовком «Папа и отцеубийцы». В ней он, в частности, заметил: «…мы видим картину, на которой мёртвого льва окружила стая шакалов». Воистину те, кто привык ловить пескарей, не могут понять того, кто ловил марлинов!
Недоброжелателям Хемингуэя и при его жизни, и после гибели не давали покоя его политические взгляды, когда он выступил в США за войну с фашизмом, когда откровенно критиковал сенатора Маккарти и преследования людей в Америке…
Но борьба с Хемингуэем продолжается и по сей день. В 2009 году в издательстве Йельского университета вышла объёмная книга «Шпионы. Взлёт и падение КГБ в Америке». Её авторы - два американца: Джон Хейнс, Харви Клер, а также бывший офицер КГБ, перебежчик Александр Васильев. Из неё следует, что последний, имея в своё время доступ к архивам Службы внешней разведки, выяснил, что писатель якобы сотрудничал с КГБ под псевдонимом Арго. Васильев утверждал, что Хемингуэй не раз сам делал предложения о сотрудничестве советским агентам в Гаване и Лондоне. Он заявляет, что впервые писатель сблизился с коммунистами во время Гражданской войны в Испании, а его совместная с М. Геллхорн поездка в Китай вызывала большой интерес у агентов советской резидентуры, которые его и завербовали…
С логикой у авторов этого многостраничного труда явно не всё в порядке. Действительно, Хемингуэй печатался в коммунистических журналах в Америке, в том числе в период, когда действовала комиссия конгресса по антиамериканской деятельности, когда за слова симпатии в адрес Компартии можно было без труда угодить в тюрьму. Получается, что руководство КГБ позволило своему агенту так рисковать и себя разоблачать? Утверждение авторов, что Арго сотрудничал с НКВД - КГБ, означает, что Гувер и его подручные явно «проспали» вербовку всемирно известного американского писателя, за которым вели тщательное наблюдение…
Не могут не вызывать иронии эти утверждения ещё и потому, что встаёт вопрос, с какой целью в КГБ был нужен агент-писатель Арго? Связей в военно-промышленном комплексе у него не было, доступа к государственным секретам тоже. Если советская агентура в США была способна выкрасть секреты американского Атомного проекта, то всё, что приписывают связям с Арго-Хемингуэем, в Москве могли без проблем выяснить из многих других источников. Без участия Э. Хемингуэя. Авторы явно недооценивают возможности советской разведки…
СЕГОДНЯ рассекречено только досье на писателя в ФБР, где множество цензурных помарок и вырезок. Но оно даёт общее представление о деятельности спецслужбы США в отношении всемирно известного писателя. Справедливости ради необходимо отметить, что подобные досье были заведены на всех лауреатов Нобелевской премии в области литературы, современников Хемингуэя: Синклера Льюиса, Джона Стейнбека и Уильяма Фолкнера. Но никого из них это не привело к трагической смерти…
Несмотря на огромные затраты и все усилия, ФБР и другим спецслужбам не удалось предъявить обвинения ни одному писателю, за которым велось наблюдение.
Пройдут годы, будут рассекречены досье и в ЦРУ, военной разведке США, не удивлюсь, что со временем выяснится: обвинение Э. Хемингуэя в сотрудничестве с КГБ - грязная стряпня, специально рождённая в недрах ФБР, которому так и не удалось оболгать великого писателя и позже предать его имя забвению.
Эрнест Хемингуэй продолжает своё сражение и после смерти. Главное его оружие - честная и открытая, богатая на события, удивительно насыщенная жизнь и ещё созданные писателем замечательные книги, которые, словно солдаты, охраняют память о нём и стоят на наших книжных полках.
(Посещено: в целом 24 572 раз, сегодня 3 раз)
Он казался окружающим воплощением мужского начала. С его подачи у американцев, а вслед за ними и у европейцев, вошли в моду бороды, свитера грубой вязки и военные брюки. Это был фирменный стиль Эрнеста Хемингуэя, добравшийся даже до закрытого СССР.
Когда в возрасте 58 лет покончил с собой отец Хемингуэя, мать и сыновья решили, что он не выдержал мучений, связанных с последствиями диабета. Врач по профессии, он отлично знал, к чему приводит начавшиеся боли в ногах, вызванные отмиранием тканей. Однажды после длительного приступа доктор Хемингуэй застрелился из охотничьей двустволки. Пожилой человек устал бороться с болезнью. Семья тяжело переживала утрату, но никому и в голову не могло прийти, что повторит судьбу своего отца и покончит с собой. А вслед за ним младший брат писателя Лестер и внучка Эрнеста — фотомодель
Марго.
Молодой Хемингуэй. (wikipedia.org)
К моменту самоубийства Хемингуэя-старшего Эрнест сильно отдалился от обоих родителей. Охлаждение в отношениях началось после того, как сын прислал им из Парижа свою первую долгожданную книжку рассказов. Отец отправил все экземпляры обратно в издательство, Эрнесту же написал, что не желает иметь подобную мерзость у себя дома. Дело в том, что герои рассказов говорили совсем как обычные люди и порой даже ругались. А один из персонажей — о ужас! — был болен гонореей. Говорить об этом в тогдашней Америке было равносильно признанию в осквернении могил или поджоге детского дома.
Однако читатели не разделяли мнение родителей Хемингуэя: слава писателя росла. Способствовал этому не только талант, но и образ жизни Эрнеста. Публика воспринимала его как героя. Весь Париж знал, что во время войны Эрнест, получивший ранение, вынес на себе обессиленного товарища. Он был ранен еще раз, пока тащил друга на себе, но сознание потерял, лишь доставив его к своим. Писатель прошел три войны, охотился на львов и часто выходил в океан на своей яхте «Пилар» в самый страшный шторм, когда рыбаки предпочитали переждать непогоду на берегу.
Но что стояло за этим безудержным стремлением к риску? По свидетельству второй жены, Полин, Хемингуэй уже тогда был склонен к депрессии и порой проводил в одиночестве целые недели.
Спустя несколько лет, отдыхая на Кубе, супруги познакомились с 22-летней Джейн, женой заведующего гаванским отделением «Пан Америкен». Между Эрнестом и Джейн завязался роман. О паре говорил весь город; эти двое устраивали бешеные гонки на своих автомобилях. Иногда они подбирали случайных пассажиров, чтобы насладиться испугом бедолаг, моливших ради всего святого сбавить скорость.
Джейн с упоением рассказывала об этих похождениях своему психоаналитику. Проанализировав поведение писателя, тот написал статью, в которой утверждал, что навязчивое стремление писателя подвергать свою жизнь опасности может быть следствием невроза. По мнению врача, Эрнесту не давали покоя воспоминания о войне. Писатель перенес их в свои книги, но избавиться от них не мог — с каждым годом они становились все болезненнее, толкая Хемингуэя на странные поступки.
За столом. (wikipedia.org)
Уже тогда папа Хэм, как его все называли, задумывался о том, как именно он умрет. И способ отца не казался ему таким уж неприемлемым. Иногда писатель даже демонстрировал своим друзьям, как это должно произойти. Он садился в кресло с охотничьим карабином, приставлял дуло к небу и пальцами ноги нажимал на курок. Оружие не было заряжено, но свидетели этой сцены все равно испытывали шок. Писатель же пояснял, что небо очень мягкое и пуля обязательно достигнет цели.
С третьей женой Мартой Геллхорн. (wikipedia.org)
По свидетельству близких, Эрнест Хемингуэй выпивал в день до полутора литров виски. Бесконечная выпивка, беспечные друзья, слишком долгие вечеринки. Забавно, что именно за такой образ жизни в книге «Праздник, который всегда с тобой» Эрнест осуждал Скотта Фитцджеральда и его жену Зельду. Когда писатель перенес инфекционный гепатит, дозу спиртного пришлось сократить до 50−100 грамм.
Эрнест был в ужасе, ему казалось, что без спиртного он не сможет писать. Однако именно в этот период была создана одна из лучших его книг — «Старик и море», за которую он получил Нобелевскую премию.
С двустволкой. (wikipedia.org)
В том же самом возрасте, что и его отец, писатель стал стремиться к смерти уже вполне определенно. К тяжелой депрессии, которой он страдал, прибавилась мания преследования. Ему казалось, что спецслужбы следят за каждым его шагом, прослушивают телефон. В течение двух дней он совершил две попытки самоубийства.
Но каждый раз, когда Хемингуэй брался за ружье, рядом оказывалась его четвертая жена Мэри. Под ее давлением он согласился на лечение электрошоком, пройдя более шестидесяти мучительных процедур. После выписки состояние писателя было ужасающим: он не мог связно написать нескольких строк официального поздравления. И в 62 года Хемингуэй приставил двустволку к небу и нажал на курок.
С четвертой женой Мэри Уэлш. (wikipedia.org)
Писатель казался окружающим несгибаемым, мужественным человеком. Восхищение вызывали не только его книги, но и образ. В действительности гениальный творец, мысливший гораздо шире своего поколения, глубоко переживал внутреннюю драму. И тысячи почитателей Хемингуэя, вероятно, были гораздо счастливее, чем он.
Эрнест Хемингуэй: фатальная неизбежность суицида
Журналист Бернар-Анри Леви {13} был очень красноречив. Когда он, одетый в черный костюм и белоснежную рубашку, повышал голос, никто не осмеливался его перебивать. Критик писал о нем: «Он обладает полной властью над своими слушателями. Без остановки, дыхательных пауз и всякого колебания он разбрасывается своим остроумием, расточает его, разбазаривает - остроумие буквально распирает его изутри… Цель, которую он преследует, - это победа образованного большинства; средство для этого - риторическое убийство». Очаровательно-лукавый философ и француз, он привык так завладевать вниманием людей, что они верили любому его заявлению - пусть даже весьма скромно обоснованному.
Но пока все было иначе. Леви спрашивал, настаивал, добивался ответа - но выросшая вокруг него стена молчания не поддавалась его усилиям и не исчезала.
Он посетил клинику Майо в Рочестере, в списке пациентов которой значились многие знаменитости: Джон Ф. Кеннеди, Рональд Рейган, Джордж Харрисон, Билли Грэхэм и Боно, солист группы U2. Но Леви интересовал писатель Эрнест Хемингуэй, который лечился в этом заведении дважды, и второй раз незадолго до самоубийства.
В Майо о нем как будто никто не слышал. По стенам были развешаны портреты знаменитых пациентов и их лечащих врачей. Но для картин, изображающих Хемингуэя и его тогдашнего доктора Говарда Роума, места почему-то не нашлось.
Леви процитировал пресс-секретарю клиники слова Мэри, последней жены Хемингуэя, которая говорила о допущенных его врачами «ужасных ошибках». Ответом был только полный недоумения взгляд. Леви поинтересовался, не сотрудничал ли доктор Роум с ФБР и не входило ли в его задачи вывести неугодного писателя из игры. Оказалось, что документы, способные пролить на это свет, недоступны.
Почему же пребывание Хемингуэя в Рочестере так постыдно замалчивалось? Вполне вероятно, что ФБР наняло врача, чтобы присматривать за пациентом, который не скрывал своих социалистических взглядов и был закадычным другом Фиделя Кастро. Возможно и другое, более правдоподобное объяснение: в клинике Майо до сих пор не любят вспоминать, что их врачи сделали с писателем.
Эрнест Хемингуэй довольно рано почувствовал, как тесно связаны медицина, депрессия и смерть. Его отец, авторитетный врач, застрелился в 1928 году. В мае 1944 года, будучи корреспондентом американского журнала, Хэмингуэй отправился в Лондон, чтобы оттуда наблюдать за открытием «второго фронта». Он поселился в одном из самых фешенебельных отелей Лондона и каждую ночь от заката до рассвета проводил на вечеринках. Во время одной из этих попоек он познакомился с доктором Петером Горером - известным специалистом по опухолевым заболеваниям - рассказал врачу о своих подозрениях насчет рака кожи, который на непонятных основаниях приписал себе во время трансатлантического путешествия. Горер только высмеял его (и его счастье, что Хемингуэй при этом не сорвался, что обыкновенно с ним случалось в таких ситуациях). Медик предложил отвезти писателя обратно в отель. Не проехали они и километра, как автомобиль врезался в стальную цистерну с водой. Хемингуэй ударился лицом о лобовое стекло. Когда его, залитого кровью, доставили в больницу, все полагали, что он уже мертв. На следующее утро газеты писали о «трагической гибели» знаменитого писателя. Но врачи зашили около шестидесяти ран на его лице и вернули его к жизни. Это был не единственный случай, когда пресса преждевременно сообщала о смерти Хемингуэя.
Во второй раз он «погиб» через девять лет в Африке, когда пережил два падения самолета подряд. Газеты заявили о его смерти уже после первой катастрофы, из которой он вышел относительно невредимым. Но после второй он был так плох, что врачи удивлялись, как ему удалось выжить. У него наблюдались повреждение мозга, сопряженное с временной слепотой левого глаза и глухотой левого уха, ушиб позвоночника с парезом мускулатуры нижней части живота и разрыв печени, почек и селезенки. Кроме того, началось сильнейшее кожное воспаление, которое охватило и раны его изуродованного лица. Месяц спустя положение стало еще хуже: во время лесного пожара он получил ожоги второй степени тяжести. Все эти события так измучили писателя, что он не смог приехать в Стокгольм за Нобелевской премией.
Что послужило причиной дальнейших событий? Тяжелые повреждения, черепно-мозговая травма или наследственная склонность к депрессии? В любом случае, с описанных несчастий началось психическое и физическое угасание Хемингуэя. Каждый день после завтрака он выпивал рюмку водки, а к вечеру сфера его интересов перемещалась в сторону коктейлей и виски. Его тело становилось все полнее и тяжеловеснее. К пятидесяти годам он страдал от повышенного давления, чрезмерного содержания холестерина в крови и зудящей кожной сыпи, из-за которой просто сходил с ума. Во время морского путешествия из Франции в Америку ему стало так плохо, что пришлось обратиться к судовому врачу, который назначил ему уколы витамина В, кортизоновый крем и средства для снижения давления. Но от применения столь обширного диапазона лекарств пациенту лучше не стало.
Позже, в кубинской Гаване, Хемингуэя лечил доктор Рафаэль Баллестеро. С этого времени в жизни писателя окончательно заняли свое место чудеса фармацевтической индустрии. Собственное нынешнее состояние не могло не беспокоить Хемингуэя, исповедовавшего мужской героизм и образ жизни истинных мачо. Чтобы заново придать расплывшемуся телу мужественные очертания, ему делали инъекции тестостерона и прочих анаболиков. Сверх того, для борьбы с гиперактивностью ему был назначен риталин, а для нормального сна - сильнодействующие барбитураты. Не забудем и специальное лекарство для уменьшения количества холестериновых бляшек. До сих пор никто не может объективно оценить совместное действие этих лекарств, а тем более предсказать результат их взаимодействия с алкоголем, который Хемингуэй в больших количествах потреблял до и после лечения.
Благодаря доктору Баллестеро в жизни Хемингуэя началась эра резерпина. Этот алкалоид был позаимствован из аюрведической практики, и эффект его нельзя назвать щадящим. Он воздействует напрямую на мозг и симпатическую нервную систему, отчего его прописывают при высоком давлении или шизофрении. Баллестеро использовал резерпин, чтобы облегчить своему пациенту отказ от алкоголя - именно такое свойство тогда приписывалось препарату. Судьбоносная ошибка! Резерпин не только не привел к отказу от алкоголя, но еще и усилил развившуюся депрессию. Резерпин никак не подходил все глубже уходящему в себя Хемингуэю. «Мы можем утверждать, что эта врачебная ошибка была одним из решающих факторов, обусловивших его самоубийство», - объясняет американский фармаколог и исследователь жизни Хемингуэя Алекс Кардони.
Совершенно отчетливы были и признаки маниакальной депрессии. Периоды эйфории, на время которых Хемингуэй становился необузданным весельчаком, перетекали в глубочайшую меланхолию, и эти два состояния все чаще сменяли друг друга. На своем шестидесятом дне рождения он без остановки откупоривал стоявшие рядами бутылки шампанского и стрелял в гостей пробками, выбивая у них изо рта сигареты. Он шутил, танцевал и пил с такой энергией, как будто это был его последний день. По крайней мере, так показалось его товарищу по Второй мировой войне Баку Ланэму. Боевой генерал положил руку на плечо старому другу и потрепал его по волосам. Но писатель вздрогнул, словно его кто-то ударил, закричал: «Никому нельзя трогать мои волосы!» и заплакал, как маленький ребенок.
Все чаще ему в голову приходили бредовые идеи: писателю повсюду чудились налоговые инспекторы и сотрудники ФБР. Кроме того, он полагал, что скоро ослепнет. Тело тоже заметно ослабло: он исхудал, грудь ввалилась, плечи будто нагнулись над ней, руки, казалось, принадлежали глубокому старику. Когда два профессора государственного университета Монтаны явились к нему, чтобы пригласить на литературный вечер, они ужаснулись: «Он двигался, ощупывая все перед собою, словно старик. Сильнейшее впечатление на нас произвела его дряхлость. Он говорил обрывистыми словосочетаниями и едва ли промолвил хоть пару связных фраз».
Жена Хемингуэя Мэри и его пожилой домашний врач Джордж Савье понимали, что надо действовать. Они предложили больному лечь в стационар. 30 ноября 1960 года в регистратуре клиники Майо в Рочестере появился большой белобородый человек по имени Джордж Савье. Чтобы сохранить в тайне свою госпитализацию, Хемингуэй пришел туда под именем собственного врача.
Его внутренними органами, в том числе и больной печенью, занимался терапевт Хью Батт, а психикой - доктор Говард Роум. Роум сделал чрезвычайно полезную вещь: открыл пациенту глаза на то, что его депрессия напрямую связана с потреблением резерпина и риталина - а смесь этих двух веществ была поистине роковым химическим коктейлем. Однако жесткого контроля за потреблением Хемингуэем лекарственных препаратов не последовало. Вместо этого к ним прибавили электрошок. Израненного за время войны и прочих его бедствий писателя крепко привязывали к операционному столу, виски для лучшей проводимости растирали гелем и подводили к ним электроды. Потом подавали ток. Резиновый кляп во рту должен был помешать ему откусить себе язык. Все это происходило несколько раз в неделю.
Такие методы лечения на первый взгляд напоминают пытку - но от скоропалительных выводов стоит воздержаться. Ведь электрошоковая терапия (так звучит корректный медицинский термин) пользуется большим успехом и в современной медицине, так как воздействует на области мозга, ответственные за развитие депрессии. Но тогда, в шестидесятых, никто не имел достаточного опыта такого рода лечения, и в случае с Хемингуэем электрошок себя не оправдал. У него по-прежнему случались приступы бреда, и вдобавок появились провалы в памяти. Одному из посетителей он рассказывал: «Эти шокотерапевты ничего не понимают в писательском деле. Зачем уродовать мой мозг, губить мою память, в которой весь мой капитал?» Потом он иронически прибавил: «Лечение было блестящим, но пациент мертв. Скверная история».
Роум и другие врачи, напротив, были уверены, что лечение подействовало. 22 января они выписали Хемингуэя из клиники. Его жена Мэри испытала чувство смешанной радости и безнадежности. Она боялась, что сама уже скоро не сможет «отличать вымысел от реальности». Ни один врач не догадывался, насколько глубоко увлек Хемингуэй свою жену в пропасть моральной деградации. И в наши дни часто пренебрегают тем фактом, что вместе с душевнобольным страдает обычно и его спутник жизни.
23 апреля 1961 года Мэри застала своего мужа с охотничьим ружьем и двумя патронами, а в оружейном сейфе обнаружила адресованное ей письмо. Она достаточно долго отвлекала Эрнеста разговорами, пока не пришел доктор Савье и не свел на нет опасную ситуацию. Через два дня Хемингуэй во второй раз отправился в Рочестер. При промежуточной посадке он вышел из самолета, а потом выбежал на взлетную полосу перед набирающей скорость машиной. Пилот едва успел затормозить.
В клинике Майо продолжили электрошоковую терапию. Как-то раз в перерыве между процедурами Роум и Хемингуэй совершенно открыто заговорили о самоубийстве. Пациент дал понять врачу, что предотвратить его суицид нет никаких шансов: «Мне не нужно никакого ружья: я могу воспользоваться осколком стекла или повеситься на собственном ремне». Однако Хемингуэй обещал не сводить счеты с жизнью в клинике. Роум удовлетворенно кивнул, и они пожали друг другу руки.
Хемингуэя выписали 26 мая. Увидев приехавшую Мэри, он улыбнулся, «словно Чеширский кот». Жена, жившая с ним уже семнадцать лет, знала, что держать его под контролем у нее уже не хватит сил. Несколько недель спустя ранним утром 2 июля 1961 года Хэмингуэй выстрелил из охотничьего ружья дуплетом себе в голову. Только во второй половине дня его жена вызвала полицию и рассказала прибывшим стражам порядка, что ее муж нечаянно застрелился при чистке ружья. Она придерживалась этой версии на протяжении пяти лет. В 1966 году она наконец призналась, что это было самоубийство: «Я долго отказывалась это признать. Я думаю, это была своего рода самозащита».
Из книги Новейшая книга фактов. Том 3 [Физика, химия и техника. История и археология. Разное] автора Кондрашов Анатолий Павлович Из книги Скандальные разводы автора Нестерова Дарья ВладимировнаЭрнест Хемингуэй. «Победитель не получает ничего…» Эрнест ХемингуэйКумир целого поколения, которое было названо потерянным, Эрнест Хемингуэй еще при жизни стал мифом. Именно он первым сформулировал кредо этого поколения: «Победитель не получает ничего…», но сам нашел
Из книги Мартовскіе дни 1917 года автора Мельгунов Сергей Петрович4. Фатальная недоговоренность. Военное командованіе думало о наступленіи не в смысл?, конечно, изм?ненія характера войны и даже не в смысл? отвлеченія арміи от внутренних вопросов, а в смысл? выполненія принятых Россіей на себя обязательств перед союзниками. По первому
Из книги 100 знаменитых ученых автора Скляренко Валентина МарковнаРЕЗЕРФОРД ЭРНЕСТ (1871 г. – 1937 г.) Гениальный английский физик и химик Эрнест Резерфорд родился 30 августа 1871 года в Спринг-Гроув, неподалеку от города Нельсон в Новой Зеландии. Он был четвертым ребенком в многодетной семье Джеймса и Марты Резерфорд (урожденной
Из книги Повседневная жизнь депутатов Государственной думы. 1993-2003 автора Лолаева Светлана Парижевна Из книги Поход «Челюскина» автора Автор неизвестенЭрнест Кренкель. Продолжение следует… SOS значит «save our ship», по-английски - «спасите наш корабль». Потом кто-то переделал этот сигнал на более романтический лад, и буквы SOS стали расшифровываться «save our souls» - «спасите наши души». По международным законам этот сигнал
Из книги 500 великих путешествий автора Низовский Андрей ЮрьевичЭрнест Хемингуэй: на войне и без войны На годы жизни Эрнеста Хемингуэя пришлось несколько войн. Можно ли считать его участие в этих европейских конфликт ах путешествиями? В известном смысле, наверное, да. Во всяком случае, время, проведенное на Итальянском фронте
Из книги Супружеские измены автора Иванова Наталья ВладимировнаЭрнест Миллер Хемингуэй Эрнест Хемингуэй Эрнест Миллер Хемингуэй (1899–1961) – один из самых известных американских писателей XX века. Его перу принадлежат романы «Фиеста» (1926), «Прощай, оружие!» (1929), «По ком звонит колокол» (1940), повесть «Старик и море» (1952), мемуары «Смерть в
Из книги Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика автора Ассман Алейда Из книги Знаменитые писатели автора Пернатьев Юрий СергеевичЭрнест Хемингуэй (21.07.1899 – 02.07.1961) Американский писатель, лауреат Нобелевской премии (1954 г.).Романы «И восходит солнце» (анг. изд. под названием «Фиеста»), «Прощай, оружие!», «Иметь и не иметь», «По ком звонит колокол», «За рекой в тени деревьев», «Острова в океане»
Из книги Правда об Ютландском бое автора Харпер Дж.Фатальная ошибка Битти После этого Битти принял решение, которое через несколько часов обошлось нам очень дорого. 31 мая в 10 ч. 10 мин. (22 ч. 10 мин.) 5-й эскадре линейных кораблей было дано приказание занять положение на NW по компасному пеленгу и в 5 милях от своего флагманского
Из книги Цепная реакция идей автора Кедров Федор БорисовичЭрнест Резерфорд Человек, заглянувший в глубь атомаВспыхнул экран, и все увидели пожилого человека с благородной внешностью. Он сидел за столом перед микрофоном и ровным голосом читал лекцию. Иногда он заглядывал в листок, который брал со стола. На нем был темный костюм и
автора Из книги Всемирная история в изречениях и цитатах автора Душенко Константин Васильевич Из книги Всемирная история в изречениях и цитатах автора Душенко Константин Васильевич Из книги Всемирная история в изречениях и цитатах автора Душенко Константин Васильевич110 лет назад родился легендарный писатель, воин, путешественник, охотник Эрнест Хемингуэй. Он прожил недолгую, но полную приключений жизнь, и оставил после себя множество неразгаданных тайн, главной из которых по сей день, остается тайна смерти писателя. Странная тяга к суициду, которая не миновала ни самого писателя, ни его родственников, была названа биографами "проклятием Хемингуэев".
Первое ружье
Свое первое ружье автор романа "Прощай оружие" получил, когда ему исполнилось двенадцать лет. Отец с детства старался привить Эрнесту любовь к спорту, охоте и рыбалке. Однако со временем выяснилось, что помимо спортивных успехов его сын может похвастаться литературным талантом. Рассказы и стихотворения Эрнеста стали появляться в школьной газете.
Неудивительно, что после окончания школы талантливого юношу сразу же приняли в одну из газет Канзаса корреспондентом. Здесь он проработал недолго: писал в основном про пожары, происшествия, убийства.
Через шесть месяцев Хемингуэй отправился добровольцем в воюющую Европу. В Италии он устроился шофером американского отряда Красного Креста и вскоре потребовал перевести его на передовую. Первое серьезное ранение привело Хемингуэя в госпиталь, где он познакомился с американской сестрой милосердия. Позднее эта история любви и военный опыт писателя лягут в основу романа "Прощай, оружие", пишет n-t.ru .
Отец и сын
Вернувшись домой, Хемингуэй вскоре приходит к мысли, что жизнь в предместье Чикаго довольно скучна для искателя приключений. Родители пытались заставить его поступить в университет, но вместо этого Эрнест решает вновь отправиться в Европу, на сей раз - в Париж.
Писатель взял с собой свою первую жену - Хэдли Ричардсон. Первые несколько лет их отношения были почти идеальными. Роковой стала для писателя встреча с колумнисткой модного парижского журнала "Vogue" Полин Пфейфер.
Вскоре Хемингуэй совершил, по его словам, главный грех в своей жизни - развелся с Ричардсон и женился на Пфайфер, пишет peoples.ru .
Свою первую книгу рассказов писатель отправил родителям. Однако те, ознакомившись с творчеством будущего нобелевского лауреата, заявили, что больше не хотят видеть подобной мерзости в своем доме. Отца Эрнеста, Кларенса, возмутило то, что его сын позволил героям разговаривать не на литературном языке, а употреблять грубые слова и выражения. Впечатление от книги усилил и тот факт, что главный герой оказался больным гонореей.
В своем городе Кларенс Хемингуэй был уважаемым врачом, и о своих болезнях - диабете и гангрене - он предпочитал не говорить даже с родственникам. Близкие долгое время не знали, какие мучения испытывал отец, сидя в своем кабинете. Однако в один из зимних дней город потрясло страшное известие - Кларенс Хемингуэй покончил с собой.
Смерть отца Эрнест почти не с кем не обсуждал. Только через двадцать лет он дал свою оценку произошедшему в предисловии книги "Прощай, оружие!". "Мне всегда казалось, что отец поторопился, но, возможно, больше терпеть он не мог. Я очень любил отца и потому не хочу высказывать никаких суждений", - писал он.
В жизни Эрнеста всегда было место риску. Он много путешествовал, охотился, пережил пять аварий и семь катастроф, однако всегда оставался в живых. Самоубийство писатель всегда осуждал.
Беспокойство вызывало лишь странная посылка, полученная Эрнестом после смерти отца. Мать вдруг прислала ему собственные картины и ружье, из которого застрелился отец. Никто тогда не мог понять - зачем она это сделала.
Исключительная Марлен
Каждый раз влюбляясь всерьез, Хемингуэй считал своим долгом жениться. Исключением стала лишь Марлен Дитрих. На протяжении многих лет отношения между писателем и актрисой были платоническими, пишет americaru.com .
Они познакомились на борту французского океанического лайнера "Иль де Франс" в 1934 году. И, по словам писателя, это была любовь с первого взгляда. Через несколько лет между ними завязалась переписка, которая продолжалась до самоубийства Хемингуэя в 1961 году.
"Марлен, я люблю вас настолько страстно, что эта любовь навсегда будет моим проклятием", - писал Хемингуэй в 1950 году. Дитрих отвечала не менее пылко. "Я думаю, самое время сказать вам, что я думаю о вас постоянно. Я перечитываю ваши письма снова и снова и говорю о вас только с избранными людьми", - приводит строчки из письма актрисы сайт newsru.com .
Им так и не суждено было связать свои судьбы. Хемингуэй объяснял это так: "Когда мое сердце бывало свободно, то Немочка как раз переживала романтические страдания. Когда же Дитрих с ее волшебными ищущими глазами плавала на поверхности, то погружен был я". Место Дитрих в сердце писателя так и не удалось занять ни одной из четырех жен писателя.
"Проклятие Хемингуэев"
На протяжении всей жизни Хемингуэй много путешествовал, и это помогло ему найти идеальное место для жизни. Таким местом оказалась Куба. Побывав здесь однажды, в 1928 году, Хемингуэй стал возвращаться сюда раз за разом и, в конце концов, решил не расставаться с островом, пишет letun.ru .
На протяжении двадцати лет он жил на своей кубинской вилле Finca Vigia. Именно здесь писатель ощутил вдохновение для создания главного произведения своей жизни - "Старик и море".
На Кубе с Хемингуэем жила его последняя супруга - молодая и красивая корреспондентка журнала "Таймс" Мэри Уэлш. Этот брак называют самым удачным в жизни писателя. Мэри относилась к мужу с благоговением и часто закрывала глаза на его флирт с другими женщинами.
Когда к власти на Кубе пришел Фидель Кастро, Хемингуэю пришлось оставить свою любимую ферму и вернуться в Америку. После этого у писателя началась тяжелая депрессия. Кроме того, раны и шрамы, оставшиеся после войны, стали чаще напоминать о себе. Но больше всего писателя мучила проблема со зрением: он больше не мог писать, а читать мог только первые десять минут.
Первую попытку самоубийства удалось предотвратить жене Хемингуэя. Она настояла на том, чтобы его поместили в клинику нервных расстройств. Хемингуэй дважды проходил курс электрошоковой терапии. Однако лечение закончилось тем, что через два дня после возвращения из клиники, писатель застрелился.
Эрнест Хемингуэй ушел из жизни 2 июля 1961 года. Он стал второй жертвой проклятия Хемингуэев, а младший брат писателя Лестер Хемингуэй - третьей.
Лестер всю жизнь старался брать пример со старшего брата. Он тоже стал журналистом, тоже занимался боксом и охотой. Однако ни в одном из этих увлечений он не смог реализовать себя в той же степени, что и брат.
Через год после смерти писателя он написал книгу воспоминаний об Эрнесте, а через тридцать лет последовал его примеру, покончив с собой.
"Роковое" наследство передалось и внучке Хемингуэя - Марго. Своим характером она очень напоминала деда. Она рано ушла из семьи и стала зарабатывать на жизнь съемками в модных журналах. Мечты Марго о карьере актрисы провалились, не сложилась и личная жизнь. В 1990 году бывшая модель выпила смертельную дозу снотворного.
Материал подготовлен редакцией rian.ru на основе информации РИА Новости
Осенью 1926 года, после выхода первого романа "И восходит солнце" ("Фиеста"), 27-летний Хемингуэй сразу стал знаменитостью. Между тем он уже несколько лет был надеждой не только сверстников по перу, но и таких мудрых стариков, как Линкольн Стеффенс и Форд Медокс Форд. У него за плечами было уже четыре книги - рассказов, стихов, сатиры. Но каков был тираж этих книг: последовательно - 300, 170, 1335, 1250 экземпляров. Они были известны только в узком кругу завсегдатаев Монларнаса и Гринин Вилледжа и замечены только наиболее проницательными - из критиков Эдмундом Уилсоном, из редакторов Максуэллом Перкинсом.
Но Хемингуэй рано осознал себя человеком пишущим, не литератором, и еще не писателем, а просто тем, кто не может не закреплять на бумаге свое восприятие мира, не может не делиться им с другими.
Эрнест Хемингуэй родился 21 июля 1899 года в Ок-Парке, маленьком, чистеньком городке, рядом с Чикаго - этим крупнейшим торгово-промышленным Центром Среднего Запада. Там делались дела и Деньги, а здесь, в этом городке коттеджей и колледжей, лишь оседало нажитое в Чикаго.
Он рос в культурной, обеспеченной семье, и родители, каждый по-своему, пытались направить его интересы. Отец - врач по профессии и этнограф-любитель по душевной склонности - увлекался охотой, брал с собой Эрна в леса, водил в индейские поселки, старался приучить сына наблюдать природу, зверей, птиц, приглядываться к необычной жизни индейцев. Видимо, он надеялся, что старший сын продолжит традицию семьи Хемингуэев, которая насчитывала несколько естественников, врачей, этнографов, путешественников-миссионеров.
А мать - любительница музыки и живописи, обучавшаяся пению и дебютировавшая в нью-йоркской филармонии, тут, в своем городке, принуждена была довольствоваться преподаванием, пением в церковном хоре, а сына стремилась обучить игре на виолончели. Музыканта из Эрна не получилось, но любовь к хорошей музыке и к хорошим картинам с новой силой пробудилась в Хемингуэе уже в зрелые творческие годы.
Разумеется, нельзя целиком отождествлять действительного доктора Кларенса Хемингуэя и его жену с вымышленными образами родителей Ника Адамса и Джордана, но вот как трансформируются отголоски жизни на страницах книг Хемингуэя. В ранних рассказах показан дом отца, провинциального доктора, очень напоминавшего чеховских земских врачей. Атмосфера скучных, серых будней и образ слабовольного мужа под башмаком у елейного деспота - жевпы. Именно она, жена, задает тон этого житья-бытья. Она член "Общества христианской науки", на ее столике неизменная Библия и номер журнала "Христианская паука" ("Доктор и его жена"). Она целыми днями молится о сыне и муже, зная, "что мужчины слабы" ("Дома"). Она внушает мужу "Помни, тот, кто смиряет дух свой, сильнее того, кто покоряет города", - и зудит его с неизменным припевом "милый". После нескольких таких реплик у него руки опускаются: "Ружье само стало в угол за шкафом - расхотелось даже на охоту идти, и кипа нераспечатанных медицинских журналов растет на полу около его стола. А когда дверь за ним захлопнулась и раздался ее вздох, он говорит через окно: "Прости",- и слышит в ответ: "Ничего, милый" ("Доктор и его жена"). Его единственная утеха - собирание коллекций. Сначала это заспиртованные змеи и ящерицы - она сожжет их при переезде в новый дом, потом индейские древности, и она опять сожжет их в его отсутствие при очередной уборке. "Я убирала подвал, мой Друг", - улыбаясь, встречает она его па крыльце, и он молча принимается спасать обгоревшие остатки, и максимум его протеста это сказанные Нику слова: "Самые лучшие наконечники пропали" ("На сон грядущий").
И образ отца - хорошего, но слабого человека с безвольным подбородком, но зорким глазом и твердой рукой охотника и хирурга ("Отцы и дети"). Он настолько подавлен и безответен, что близкие не принимают его всерьез даже в том, в чем он действительно мастер своего дела. Когда он делает операцию кесарева сечения охотничьим ножом и зашивает рану вяленой жилой, дядя Джордж роняет: "Ну еще бы, ты у нас знаменитый хирург!" ("Индейский поселок").
Отец - спутник его детства и отрочества. Но "после того, как ему исполнилось пятнадцать лет, у него не было ничего общего с отцом" ("Отцы и дети"). Позднее отец возникает лишь в сумеречных воспоминаниях и снах ночного существования, а спутник его возмужалости, пример упорного и мужественного дневного труда - это дед, участник Гражданской войны 1861-1865 годов.
Ок-паркская средняя школа по уровню общеобразовательной подготовки была на очень хорошем счету. Хемингуэй с благодарностью вспоминал своих преподавательниц родного языка и литературы, а школьная газета "Трапеция" ("Trapere") и школьный журнал "Скрижаль" ("Tabu 1 а") дали ему возможность попробовать свои силы и в фельетоне (особенно спортивном), и в беллетристике. За что ни брался Эрни, он во всем старался не ударить лицом в грязь. Он был капитаном и тренером разных спортивных команд, брал призы по плаванию и стрельбе, был редактором "Трапеции". В эти школьные годы он много читал и позднее, уже после "Фиесты", утверждал, что писать он научился, читая Библию. Из традиционного школьного чтения Хемингуэя не затронули ни стихи Теннисона и Лонгфелло, ни романы Вальтера Скотта, Купера, Гюго, Диккенса. Зато Шекспир остался на всю жизнь. Позднее он говорил, что слишком хорошо помнит "Ромео и Джульетту" и "Отелло", чтобы часто возвращаться к ним, но "Лира", например, перечитывает каждый год. Также на всю жизнь остался "Гекльберри Финн" Марка Твена, книга, которую зрелый Хемингуэй считал истоком современной американской литературы. Но Марк Твен, как автор "Человека, который совратил Гедлпберг", был, конечно, не в почете в Ок-Парке и едва ли попадался на глаза юного Хемингуэя. Как и Джек Лондон, автор "Железной пяты" и "Мартина Идена". Интересно, что и потом, выросши, Хемингуэй к Джеку Лондону уже как-то не возвращался. А из внеклассного чтения от этой поры остались в памяти Хемингуэя простые и трезвые морские романы Капитана Мариетта, "Королева Марго" Дюма, как книга о товариществе и верности, и рассказы Киплинга.
В школьной газете и журнале Хемингуэй писал спортивные отчеты, юморески и "страшные" рассказы. У школьников тогда в моде был живший в соседнем Чикаго писатель Ринг Ларднер, причем не столько как горький и жесткий сатирик, сколько как остроумный на свой чикагский лад фельетонист и спортивный обозреватель. Ему-то на первых порах усердно подражал и юный Эрна. Классному наставнику, как куратору школьного журнала, неоднократно попадало от инспектора за ироническую вольность заметок ученика Эрнеста Хемингуэя. Из тридцати с лишним публикаций в "Скрижали" выделяются три: в феврале 1916 года - основанный на индейском фольклоре рассказ "Суд Маниту" - об убийстве старым охотником молодого спутника по охоте. В апреле 1916 года - "Всё дело в цвете" - рассказ старого боксера о нечестном матче уже с характерным для позднейшего Хемингуэя рубленым диалогом и профессиональным языком. И, наконец, в ноябре 1916 года - "Сепи Жинган" - рассказ о кровавой мести, где рассказчик-индеец более поглощен оценкой разных сортов трубочного табака и заботой о своей собаке Сепи Жингане, чем воспоминаниями о свирепой расправе с обидчиком, которую он вспоминает так, между прочим.
По этим рассказам видно, что Хемингуэй успешно усваивал первоначальные навыки литературного письма; видно и то, что он стремился закрепить непосредственные впечатления, а они, конечно, были главным в формировании человека и писателя. Дома, в Ок-Парке, его окружал душный обывательский мирок, который он скоро ощутил, а несколько позднее изобразил в рассказе "Дома".
У отца был за озером Мичиган, в нетронутых ещё тогда лесах, маленький охотничий домик на берегу Валун-Лэйк, куда он спасался от своих городских обязанностей и жениных гостей, где он охотился, даром лечил индейцев близлежащей резервации, собирал коллекцию предметов индейского быта. Туда он брал с собой сына; там же, позднее, на Биг-ривер, охотился, уже в одиночку, и любимый герой Хемингуэя Ник Адаме. Но и в этом домике верховодил не доктор, а его жена.
Эрни было мало редких охотничьих вылазок с отцом. Он хотел повидать свет своими глазами. На каникулах он не раз пускался в бега - работал на фермах или мойщиком посуды в придорожных барах. За недели, а то и месяцы этих скитаний он встречал немало бродяг, пьянчужек, гангстеров, женщин легкого поведения - словом, всякую придорожную накипь, о которой позднее он писал в рассказах "Чемпион", "Свет мира". Но приходила осень, и Эрни, хлебнув свободы, возвращался к душной школьной и домашней рутине.
А зимой удавалось вырваться только в Чикаго, где он стал обучаться боксу. На первом же уроке тренер расквасил ему нос, позднее серьезно был поврежден глаз, но Эрни упорствовал и впоследствии стал первоклассным боксером. Уроки уроками, а попутно он приглядывался к новому для него миру боксеров, барменов, гангстеров, о которых он писал позднее в рассказах "Пятьдесят тысяч", "Убийцы" и др. Этот Чикаго оказывался гораздо более неприглядным, чем Ок-Парк, и у Эрни назревало решение - "уеду я из этого города".
Шел 1917 год. Америка вступила в первую мировую войну, и Эрни, тем временем кончив школу, стремился попасть в армию. Но от матери он унаследовал неважное зрение, к тому же сказалась травма глаза, полученная при тренировке, и в армию его не принимали. Близость Чикаго сказалась на культурном уровне Ок-Парка. Когда вспоминаешь, что полученное в средней школе Ок-Парка образование уравняло начитанность и тягу к знанию Хемингуэя со многими его сверстниками, получившими университетский диплом, что эта школа приохотила его к Шекспиру, Мерло, Чосеру, - не приходится особенно сожалеть, что Хемингуэй не кончил какой-нибудь теологический или философский факультет или узкотехническую школу, где бы на него могли надеть те или иные деляческие шоры.
Взамен высшего академического образования Хемингуэй прошел целых три жизненных университета. Первым из них была школа журнализма. И первым курсом - репортерство в провинциальной канзасской газете "Стар". Для многих американских писателей традиционным путем в литературу была газета, но Хемингуэю повезло, что он начал не в продажных органах желтой прессы, где ценилась только сенсация, к тому же преподносимая в форме установившихся штампов. Для усвоения газетной техники Хемингуэю пригодилось то, что он был редактором школьной "Трапеции", по установившегося там развязного газетного штампа пришлось отвыкать. "Канзас стар" была одной из независимых провинциальных газет, руководимая журналистами старой школы. Здесь ценили факт и точную, деловитую, лаконичную его подачу. За семь месяцев напряженной работы в "Стар" Хемингуэй получил много полезных профессиональных навыков. О том, как воспитывали в Канзас-Сити новичков, можно судить по некоторым из сложенных здесь "Ста заповедей газетчика":
- Пиши короткими предложениями. Первый абзац должен быть краток. Язык должен быть сильным. Утверждай, а не отрицай.
- Бойся обветшалых жаргонных словечек, особенно когда они становятся общеупотребительными. Воспринимается только свежий сленг.
- Избегай прилагательных, особенно таких пышных, как "потрясающий",
"великолепный",
"грандиозный",
"величественный".
"Единственная стоящая форма рассказа, - наставлял молодых репортеров старый газетный волк Л.К.Моис, - это объективное изложение. Никаких этих потоков сознания. И нечего разыгрывать из себя стороннего наблюдателя в одном абзаце и всезнающего господа бога в следующем. Словом, никаких этаких штучек".
От всех репортеров здесь неукоснительно требовали соблюдения подобных заповедей, и это пошло впрок Хемингуэю: "Работая в "Канзас стар", - вспоминал он позднее, - я старался о простых вещах писать просто". Репортерская работа опять сталкивала Хемингуэя с преступными городскими низами: гангстерами, грабителями, спортивными жучками и с полицией. Эти встречи снабдили его большим запасом жизненных наблюдений. Ему открылась жизнь, где одним слишком хорошо, а другим - слишком плохо, где тягостны и невыносимая нищета, и несносное благополучие. Где репортеру можно было писать всю правду о бродяге и слишком мало правды о богачах. И постепенно накапливалось у него еще смутное сознание социального неблагополучия. Все это позднее отразилось во многих его произведениях, а некоторые страницы первого сборника Хемингуэя "В наше время", как, например, миниатюры о подстреленных грабителях-венграх и о повешении Сэма Кардипелла, - это явно литературный задел канзасского репортера Хемингуэя.
Следующим из жизненных университетов стала для Хемингуэя первая мировая война. Хемингуэй работает в санитарных отрядах на итальянском фронте. Из писателей с именем только Хемингуэй перешел в строй в итальянские ударные части и был дважды награжден за храбрость, да поэт Арчибальд Мак-Лиш, начавший со службы в фронтовом госпитале, "от стыда" также перешел в строй и закончил войну капитаном американской полевой артиллерии.
Страшный опыт войны - чужой империалистической войны в Европе - ломал и коверкал сознание едва сформировавшихся юношей. Иные из них, как Хемингуэй, Мак-Лиш, "становились еще крепче на изломе", но кое-кто оставался с неизгладимой военной травмой, а то и шоком.
Перемирие было встречено с восторгом, но не принесло разряда накопившегося напряжения: "В первый день перемирия мы ликовали, а наутро не знали, что нам делать", - писал американский критик и поэт М. Каули.
Хемингуэй, как и многие его сверстники, рвался на фронт. Но в американскую армию его упорно не принимали, и поэтому вместе с товарищем он в апреле 1918 года завербовался в один из санитарных отрядов, которые США направили в итальянскую армию. Это был один из самых ненадежных участков западного фронта. И так как переброска американских частей шла медленно, эти добровольные санитарные колонны должны были также демонстрировать американскую форму и тем самым поднимать дух неохотно воевавших итальянских солдат.
Вскоре автоколонна Хемингуэя попала на участок близ Фоссальты, на реке Пьяве. Но он стремился на передовую, и ему поручили раздавать по окопам подарки - табак, почту, брошюры.
В ночь на 9 июля Хемингуэй выбрался на выдвинутый вперед наблюдательный пост. Там его накрыл снаряд австрийского миномета, причинивший тяжелую контузию и много мелких ранений. Два итальянца рядом с ним были убиты. Придя в сознание, Хемингуэй потащил третьего, который был тяжело ранен, к окопам. Его обнаружил прожектор и задела пулеметная очередь, повредившая колено и голень. Раненый итальянец был убит. При осмотре тут же на месте у Хемингуэя извлекли двадцать восемь осколков, а всего насчитали их двести тридцать семь. Хемингуэя эвакуировали в Милан, где он пролежал несколько месяцев и перенес ряд последовательных операций колена. Выйдя из госпиталя, Хемингуэй добился назначения лейтенантом в пехотную ударную часть, но был уже октябрь, и скоро было заключено перемирие "Тененте Эрнесто" - Хемингуэй был награжден итальянским военным крестом и серебряной медалью за доблесть - вторым по значению военным отличием.
Однако война отметила его и другим. Он никогда не мог избавиться от потрясений, описанных позднее в "Прощай, оружие!"... После контузии он надолго лишился способности спать в темноте ночью и его долго тревожили кошмары; это была не только физическая травма. Личные впечатления, общение с рядовыми итальянцами, их рассказы о капореттском разгроме, антивоенные демонстрации на улицах Милана, выкрики: "Долой офицеров!"- все это на многое открыло глаза Хемингуэю глубоко потрясло его. В рядах чужой армии, в чужой стране, он стал свидетелем бесцельной бойни за чужие и чуждые интересы, где, в отличие от чикагских боен, мясо просто зарывали в землю. Здесь впервые раскрылся Хемингуэю страшный мир, где все конфликты хотят решать войной, открылся и основной закон этого волчьего мира - война всех против всех.
"Уходишь мальчиком на войну, полный иллюзий собственного бессмертия. Убьют других, не тебя... А потом, когда тебя серьезно ранят, ты теряешь эту иллюзию и понимаешь, что могут убить и тебя". Так было с самим Хемингуэем, так стало и с его героями. Война показала Хемингуэю смерть без покровов и героических иллюзий. "Абстрактные слова, такие, как "слава, подвиг, доблесть" или "святыня", были непристойны рядом с конкретными... названиями рек, номерами полков и датами". Непристойны потому, что они действительно были лживы в данной обстановке. А потом пришло время, когда для его полковника Кант-уэлла ("За рекой, в тени деревьев", 1950) неотступным кошмаром стал самый номер его собственного полка, полегшего в ненужной атаке уже на полях второй мировой войны.
Тогда, в Италии 1918 года, Хемингуэй был еще не писателем, а солдатом, но, несомненно, что впечатления и переживания этого полугода на фронте не только наложили неизгладимую печать на весь его дальнейший путь, но и непосредственно отразились в ряде его произведений.
В 1918 году Хемингуэй возвращался домой в Соединенные Штаты в ореоле героя, одним из первых раненых, одним из первых награжденных. Может быть, это некоторое время и льстило самолюбию молодого ветерана, но очень скоро он разделался и с этой иллюзией.
Однако вскоре Хемингуэй стал тяготиться журнализмом. Не то чтобы ему не нравилась работа разъездного корреспондента, но он стал опасаться, что увлечение ею повредит ему как писателю.
Долгие годы Хемингуэй-газетчик был свидетелем всякого рода парламентской возни, его это приучало путать большие политические вопросы, волнующие все человечество, с интригами и корыстной игрой политиканов - и он часто отмахивался от политики вообще. Сказывалась типично американская нелюбовь к теории, анархо-индивидуализм западного интеллигента его поры, ненависть ко всяким закулисным махинациям. И все же, вспоминая позднее о кризисном для него 1923 годе, он пишет: "Помню, как я возвратился с Ближнего Востока... совершенно подавленный тем, что происходит, и в Париже пытался чем-то помочь делу, то есть стать писателем... Холодный, как змий, я решил стать писателем и всю свою жизнь писать как можно правдивее". Хемингуэй говорил о том, как полезна для писателя работа в газете. Но что же все-таки извлек он сам из этой работы? Прежде всего, жизненный опыт, запас впечатлений и не меньший запас наблюдений от встреч с широким кругом людей. А в выработке его стиля закрепление одного из уже давно приобретенных им качеств: емкого лаконизма, умения выжать главное и поставить это главное на ударное место, в ключевую фразу или заглавие.
Почти два года длился второй тур газетной работы Хемингуэя; постоянной базой его был Париж. За эти годы Хемингуэй много повидал и многому научился.
Хемингуэй годами воспитывал в себе честное и серьезное отношение к слову, а именно такого отношения и не было в газете Хайндмарша, и не этого от него требовали редактора. Именно в Торонто Хемингуэй пытался уклониться от этих поручений, пародируя в своих фельетонах напыщенный стиль газеты.
Он окончательно решил бросить газету, где ему становилось тесно и, главное, душно. В январе 1924 года он снова надолго прощается с Америкой и уезжает в Париж, чтобы стать писателем. Здесь ему снова приходится очень туго. Все надо было начинать сначала. Ведь в ноябре 1922 года у жены его, ехавшей к нему в Лозанну, выкрали чемодан, а в чемодане было все до этого времени написанное Хемингуэем: почти законченный роман, восемнадцать рассказов, тридцать стихотворений. Однако нет худа без добра: начинать можно было, минуя уже пройденный ученический этап.
Итак, опять Париж, но уже не как штаб-квартира корреспондента, в которой оттачивалось острие хемингуэевской манеры, а как литературный университет, как мастерская художника, где отшлифовывались грани его мастерства.
Еще в конце 1921 года он получил доступ в литературные круги Парижа рекомендательными письмами к Эзре Паунду и Гертруде Стайн. На некоторое время они и стали его первыми наставниками в Париже.
Одной из первых публикаций Хемингуэя была напечатанная в 1922 году в нью-орлеанском журнале Двурушник" ("Double-Dealer") издевательская басенка. Некоторые стихи Хемингуэя были напечатаны в журналах "Литтл ревью" и "Поэтри", даже в немецком "Квершнит". Всего известно около дюжины стихотворений Хемингуэя, из них десять были напечатаны в 1923 году в книжке "Три рассказа и десять стихотворений", тиражом в триста экземпляров. Но Хемингуэй не обманывался и не переоценивал себя как поэта; он продолжал упорно работать над прозой. Хемингуэй отработал некоторые свои канзасские заметки репортера, зарисовки военного корреспондента, зарисовки боя быков в виде миниатюр размером в десять - двадцать строк, и восемнадцать таких миниатюр были изданы в Париже в 1924 году под заглавием "В наше время" тиражом в сто семьдесят экземпляров. Книжка эта была, конечно, только разведкой, наряду с которой Хемингуэй готовился и к серьезному прорыву.
Он писал много рассказов, и опубликовать некоторые из них помогла ему работа в журнале "Трансат-лантик ревью" Этот недолговечный журнал был детищем Форда Медокса Форда. Уже пожилой, опытный романист, в прошлом соавтор Джозефа Конрада по одному из романов. Форд Медокс Форд обосновался в начале 20-х годов в Париже, охотно возился с начинающими авторами, создал для них журнал. Хемингуэй жадно слушал рассказы Форда о Конраде, Гарди, Йетсе и охотно помогал ему редактировать журнал.
Шел второй год вторичного пребывания Хемингуэя в Париже. Уже около пяти лет он общался в Европе с людьми "потерянного поколения". Накоплен был большой запас наблюдений, отточено мастерство. И вот в 1925 году это дало свои результаты. Хемингуэй задумал и в очень короткий срок написал роман "И восходит солнце"", который был издан осенью 1926 года и принес ему, наконец, мировое признание.
В середине 1927 года Хемингуэй второй раз женился - на парижской журналистке Полине Пфейфер, американке из Сэнт-Льюиса. Летом 1928 года, в разгар работы над романом "Прощай, оружие!", она перенесла трудные роды. Ребенок был извлечен путем кесарева сечения. К счастью, выжили и мать и сын, но связанные с этим переживания отразились и в "Прощай, оружие!" и остались незабываемыми. О них написал Хемингуэй в Предисловии к "Прощай, оружие!" (1948). Написал он здесь, как уже упоминалось, и о том, что в ту же осень 1928 года в Ок-Парке покончил с собою его отец. Легко представить себе, что эти события могли повлиять на общий тон романа, определить один из его мотивов - утрата всего дорогого и любимого.
Хемингуэй пробыл на передовой недолго, всего с неделю; его ранило, и после госпиталя, уже перед окончанием войны, к его фронтовому опыту прибавилась служба в пехотной ударной части. Вот и все. Но недаром говорил сам Хемингуэй, что писателю нужно знать войну, но не окунаться в нее надолго. Может быть, именно краткость пребывания на фронте не дала притупиться первому впечатлению, а ранение еще заострило его. Потом за месяцы, проведенные в госпитале, Хемингуэй проверил и расширил - охват своих переживаний, слушая свидетелей катастрофы под Капоретто.
И вот не только самые факты, но и художественная догадка, а в известной степени и разгадка происшедшего, сделали неделю на фронте достаточной для того, чтобы через десять лет развернуть широкое полотно романа.
Еще не изгладились последствия контузии, как для Хемингуэя наступили другие жизненные испытания, недовольство собою, тоска, "треклятая жизнь", от которой заслониться можно было только работой. И вот когда с работой не ладилось, а мозг бывал к тому же расторможен похмельем, то, что начиналось как ночные раздумья, вторгалось и в строй дневных мыслей.
В начале 30-х годов для Хемингуэя закончился напряженный творческий период, когда он, работая сосредоточенно и упорно, выпустил за четыре года (1925-1929) четыре прогремевшие книги.
Внешне кризис даже как бы не затронул его жизни, но на самом деле отбросил свою густую тень на его творчество. Ведь кризис был повсюду - и в США, и в Европе, и в нем самом.
Хемингуэю уже не сиделось в Европе. Ему, видевшему Рим и Рур еще в годы зарождения фашизма, Европа рисовалась жертвой Гитлера и Муссолини, а позднее Франко и Лаваля, Блюма и Невиля Чемберлена. Она делалась Европой оголтелого натиска фашизма и лицемерных уступок, закончившихся Мюнхеном и второй мировой войной. Для Хемингуэя это было отвратительно, и после "Прощай, оружие!" он, распрощавшись с Европой, в 1929 году обосновался во Флориде. После десятилетней внешней эмиграции, он, по сути дела, оказался внутренним эмигрантом, мало связанным с американской действительностью - "в своей стране был словно иностранец".
Герой Хемингуэя - песчинка в бурях первой мировой войны и в водовороте послевоенного просперити и кризиса. Хемингуэй не судит, не осуждает своих героев. Он скорее соответчик. Он не дает им никаких рецептов, потому что сам рецептов не знает. Разве что заставляет их, закусив губу, с достоинством переносить испытания и саму смерть; он идет рядом с ними, сочувствует многим из них. Но Хемингуэй все-таки нашел для себя отдушину, общаясь с простыми людьми во Франции, Испании, у берегов Флориды, в Африке и на Кубе. Однако в начале 30-х годов многое было еще впереди, и Хемингуэй переживал тяжелый кризис. За семь лет - с 1929 по 1936 год-Хемингуэй опубликовал только сборник рассказов, а также две книги смешанного и неопределенного жанра. Творческая работа Хемингуэя не прекращалась, она приняла только новые формы. Это была проба новых жанров, и поиски новых средств выражения, и вдумчивая оглядка на уже сделанное. Это сказывалось не только в трактате "Смерть после полудня" и в путевом дневнике "Зеленые холмы Африки", но даже в серии фельетонов для популярного журнала "Эскуайр".
[В 1933 году вышел его третий сборник рассказов "Победитель не получает ничего". В эту книгу опять вошли рассказы разных лет. В ней был продолжен и завершен (в рассказе "Отцы и дети") цикл о Нике Адамсе, закреплены некоторые давние воспоминания, но прежде всего, выявлены и заострены настроения последних лет. Мрачно и безнадежно заглавие этой книги, и сборник оправдывает его. Это, пожалуй, самая мрачная и безнадежная книга Хемингуэя.
Свои мысли о возврате к непосредственному, неиспорченному восприятию мира Хемингуэй подкрепляет размышлениями о несовершенстве "машинного века", который, по представлению западных интеллигентов, внес столько путаницы за последние полтора столетия, а также размышлениями о бренности цивилизации этого века, очищаемой, по мысли Хемингуэя, потоком Гольфстрима, который непреходящ, как творения настоящей человеческой культуры и искусства. Хемингуэя дотянуло уехать дальше. Он вместе с женой зимой 1933-1934 года предпринял охотничью экспедицию в восточную экваториальную Африку.
В годы своего кризиса Хемингуэй писал очень по-разному, на разные темы и в разной манере. Не утрачивая достигнутого мастерского владения недоговоренным намеком ранних рассказов и скупой четкостью изобразительного штриха описаний "Фиесты", Хемингуэй в 30-х годах дополняет свою языковую палитру и другими средствами. Как зоркий художник, он для описаний все чаще пользуется развитым и разветвленным периодом с подробной детализацией.
Неизвестно, сколько времени еще улаживал бы Хемингуэй свой материал, но он ехал на войну в Испанию, и время не ждало. Кто знает - вернешься ли еще к рукописи. И надо денег, побольше денег для Испании. И надо скорее бросить в лицо богачам эту книгу, как пощечину за их отказ помочь или за подачки. Свои три рассказа он объединил в роман летом 1937 года, на время, приехав из Испании во Флориду.
В 1936 году Хемингуэй был психологически подготовлен к выходу из своего кризиса и к "прыжку" в Испанию уже тем, что он осознал этот кризис и отчасти воплотил его в "Снегах Килиманджаро". Однако события в Испании влекли его туда и по другой причине. Свои социально-экономические знания писатель получил на практике: на своей шкуре участника первой мировой войны, глазами корреспондента на Генуэзской и Лозаннской конференциях, на Ближнем Востоке и в Руре. Революция представлялась ему как прямое действие, как стихийный взрыв народного гнева в результате непереносимых угнетении и особенно после военного разгрома. "За проигранную войну, проигранную позорно и окончательно, приходится расплачиваться распадом государственной системы" ("Старый газетчик", 1934). Организованная революционная борьба рабочего класса была ему чужда, а политика представлялась, прежде всего, хитросплетением всяких парламентских сделок, грязной игрой демагогов и политиканов. На пороге 20-х годов он скорее чувством, чем умом, ощущал предреволюционную обстановку послевоенной Европы и эмоционально готовился к коренной ломке.
"Непосредственно после войны, - писал он в 1934 году, - мир был гораздо ближе к революции, чем теперь. В те дни мы, верившие в нее, ждали ее с часу на час, призывали ее, возлагали на нее надежды - потому что она была логическим выводом". В Италии он видел первые бои всего прогрессивного против наглеющего фашизма и навсегда вынес ненависть к фашизму всех мастей и оттенков.
Считая своим долгом не только рассказать, но и показать американской общественности, какие испытания и какие зверства твердо выносят испанцы ради победы Республики, как народ своим мирным трудом поддерживает ее, Хемингуэй с головой уходит в съемку фильма "Испанская земля", сценаристом и диктором которого был он сам, режиссером - Йорис Ивенс, а оператором - Джон Ферно. В трудной и опасной боевой обстановке они снимают эпизоды боев за Университетский городок, атаку интербригадовцев на реке Хараме, бомбежку Мадрида. В мае Хемингуэй повез пленку в США. Ему удалось показать фильм в Белом Доме президенту Рузвельту. Он добился выпуска его в прокат. С гордостью пишет в письме от 24 июля 1937 года, что фильм принес крупную сумму в фонд помощи Испании. Сценарий "Испанской земли" был опубликован в Кливленде, и авторский гонорар Хемингуэй послал вдове Хейльбруна. На выручку от проката и на деньги, собранные Хемингуэем среди богатых знакомых, были куплены еще санитарные машины и медикаменты, но они так и не попали в Испанию: на них было распространено эмбарго по акту о невмешательстве.
В августе 1937 года Хемингуэй вернулся в Испанию, побывал на Арагонском фронте и под Теруэлем. В конце сентября в Мадриде была раскрыта крупная вредительская, шпионская и террористическая организация "пятой колонны". Поздней осенью и зимой Хемингуэй сидел в пустом, полуразрушенном отеле Флорида, и о нем говорили: "Сидит в отеле Флорида и пишет веселую комедию".
Весной 1938 года Хемингуэй ненадолго уехал домой в Америку. Но вести о мартовском прорыве фронта на Эбро, о гибели большей части батальона Линкольна на речных переправах сорвали его опять из Флориды. В Испании он застал тяжелые дни. Все лицемернее была политика невмешательства, все теснее кольцо эмбарго, все настойчивее требование распустить интербригады, а с другой стороны, все откровеннее помощь генералу Франко со стороны Гитлера и Муссолини. На дорогах и переправах Каталонии Хемингуэй увидел поток беженцев. По свежему впечатлению Хемингуэй пишет очерк "Старик у моста". Это уже не фронтовой боец, а мирный крестьянин, уцелевший, быть может, только потому, что стоит нелетная погода. Но он не остается у фашистов и, покинув своих животных, уходит вместе с армией. На трех страницах показана трагедия мирного населения Испании, согнанного с насиженных мест. Очерк был написан под гнетущим впечатлением поражения. Осень 1938 года принесла развал фронта на Эбро, а затем и потерю всей Каталонии. Новости из Испании уже не интересовали телеграфные агентства. Очередь была за Чехословакией. Для дальнейшего пребывания ненужного здесь агентству корреспондента Хемингуэю требовались деньги, и он засел за серию очерков-рассказов для того же журнала "Эскуайр", который выручал его в недавние годы. Писал он их под гнетущим впечатлением надвигающейся катастрофы. Это были, собственно, заготовки для уже задуманного им большого полотна, но позднее замысел изменился, и он не воспользовался этими эскизами.
Осенью 1960 года в журнале "Лайф" были опубликованы главы так и не вышедшей книги "Опасное дето" о поездке Хемингуэя в 1959 году в Испанию. Внешний повод к созданию этой книги был прост. Сын друга Хемингуэя, матадора Каэтана Ордоньеса (выведенного им под именем Педро Ромеро в "Фиесте"), - молодой Антонио Ордоньес проводил соревнования с нынешним фаворитом Домингином, а Хемингуэй в роли, так сказать, морального ассистента и "летописца" сопровождал его по целой серии коррид в разных городах Испании. Хемингуэй за сорок лет видел королевскую Испанию, наконец, стряхнувшую цепи феодальных порядков. Видел республиканскую Испанию, упорно боровшуюся за честь и свободу испанского народа, но из-за предательства всякого рода "пятых колонн" не смогшую справиться с вооруженным вмешательством. Наконец - подавленную и закованную в новые цепи страну непобежденных, которую он увидел во франкистской Испании, в 1959 году. Каждую из этих Испании Хемингуэй так или иначе отразил на страницах своих книг, хотя о последней он мог говорить лишь эзоповым языком намеков. Хемингуэй после семи лет, проведенных на различных фронтах, наконец обосновался с четвертой своей женой Мэрп Уэлш на Кубе и начал писать "большую книгу", огромное полотно, которое должно было показать виденное и пережитое за эти годы на земле, в воде и в воздухе. По-видимому, эта книга включила бы и военные впечатления, но работа над ней была рассчитана на много лет, а Хемингуэю не терпелось высказать свое отношение к тому, как велась эта война американцами, и дать оценку того, к чему она привела. В 1949 году Хемингуэй прервал работу над "большой книгой" и начал писать рассказ на военном материале. Но тут подоспела поездка в Италию. На охоте отлетевший пыж попал ему в глаз. Началось заражение крови. Некоторое время состояние Хемингуэя считали безнадежным. Спасли его только огромные дозы пенициллина. Временно он полуслеп. Все это, по-видимому, нашло отражение в рассказе "Нужна собака-поводырь".
Очевидно, опасаясь, что он не успеет сказать о войне то, что он, может быть, хотел сказать о ней на страницах "большой книги", Хемингуэй поспешил закрепить это в начатом рассказе. По собственным его словам, он "не мог остановиться, и рассказ вырос в роман".
Хемингуэй считал своей основной целью писать только о том, что знаешь, и писать правду. А кого начинающий писатель знает лучше себя? Однако Хемингуэй не писал автобиографии, все проведено им сквозь призму художественного вымысла, который для него правдивее эмпирических фактов. Хемингуэй обычно берет кусок жизни и, выделив основное, переносит его в условный план искусства, сохраняя и в вымысле много увиденного и пережитого. И внутреннюю жизнь Хемингуэя можно лучше всего проследить и понять по тому, что волновало его воображение и что воплощено им в художественных образах.
Хемингуэй мастерски владел многими видами литературного оружия и в разное время применял их порознь, а иногда и вместе, в зависимости от поставленной цели, художественной задачи и данных обстоятельств. Вторая мировая война. Хемингуэй на пять лет, позабыл, что он писатель. Он рядовой боец-фронтовик. И за все эти годы только немногие корреспонденции.
Послевоенное похмелье и новые разочарования. Затвор в Финка Виджиа, подступающая старость. Долгая судорожная работа над "большой книгой".
Тысяча девятьсот пятидесятый - пятьдесят четвертый годы - один удар за другим. Инвалидность, которая сужает творческие возможности и побуждает спешить. Оглядка полковника Кантуэлла на свою юность и его плевок в генералов-политиков в романе "За рекой, в тени деревьев", который соединяет памфлет с романтикой. Мягкость тона в рассказе "Нужда собака-поводырь"; трактовка старика и мальчика - в этом все явственнее более человечное отношение к своим героям.
Тысяча девятьсот пятидесятые годы. После ряда новых ударов старость, наконец, наступила. Писательское дело - теперь уже вынужденно одинокое дело. Думающий старик, вслед за образом Ансельмо, создает фигуру Сантьяго. Повестью "Старик и море" - возвращение "на круги своя". На фоне реминисценций Хемингуэй сливает реальный образ рыбака с мыслями и чувствами автора и создает повесть.
Тысяча девятьсот шестьдесят - шестьдесят первый годы. Хемингуэй сорван событиями с насиженных мест на Кубе. Начинается угасание. "Большая книга" положена в сейф, как наследство. Прощание с прошлым. Паломничество по местам, где проходила юность. "Опасное лето", "Парижские годы". Последняя оглядка.
И в ночь на 2 июля 1961 года - конец. Точка в далеко не завершенной жизненной рукописи Хемингуэя.
Только двигаясь по кругу - от содержания к форме и от нее опять к содержанию,- можно хотя бы попытаться очертить то огромное пространство, которое занимает в уме, сердце и воображении мирового читателя творчество Хемингуэя, этого писателя-человека, со всеми его, такими человеческими, слабостями и заблуждениями и со всем его обаянием человека во весь рост, имя которого действительно звучит гордо.